Семнадцатилетний Пургин – без малого уже восемнадцатилетний, – пытался справиться с собой и это ему удавалось: закваска в этом человеке была твердая. Коряга пробормотал что-то смятое, неразличимое и поперхнулся собственным голосом.

– Ты чего? – тихо, почти шепотом спросил Пургин, прижимая к губам телефонную трубку.

– Ы-ы-ы, – вдруг залился, давясь внутренними слезами, пытающимися прорваться на поверхность, Попов, но прорваться он им не дал, перекусил воздушный поток зубами, перегрыз нитку, загнал противное, рожденное рвотным позывом «ы» обратно, снова умолк.

– Ты чего?

– Платона Сергеевича забрали, – довольно спокойно, почти справившись с собой, произнес Коряга, но спокойствие его длилось недолго, зубы неожиданно лязгнули – Пургин услышал в трубке жесткий, почти металлический стук.

– Как это произошло?

– Сняли с самолета. У него же билет на самолет был… Платон Сергеевич, ты знаешь – п-первооткрыватель, и вот доп-первооткрывался, – Коряга на той стороне провода всхлипнул.

Корягу еще трясло, а Пургин обрел окончательное спокойствие.

– Погоди, давай во всем разберемся. Ты можешь ко мне приехать?

– Могу.

– Гони сюда!

Коряга появился через двадцать минут, у порога снял ботинки, в носках прошел в комнату.

– Старичка в шляпе у противоположной стены видел?

Коряга отрицательно мотнул головой.

– Не видел!

– А ведь он сейчас топчется там, на наш дом поглядывает, – Пургин подошел к окну, пальцем оттянул занавеску. – Стоит, никак сквозь землю провалиться не может.

– Кто это? – спросил Коряга, с трудом удерживая себя в руках, зубы у него некрасиво взлязгнули, словно бы он перекусил ими проволоку.

– А черт его знает, – Пургин неопределенно пожал плечами, до конца прочувствовав состояние Коряги, – то ли хочет отнять у меня мормышки для зимней ловли, то ли… Не ведаю, сударь, не ведаю, – закончил он манерно, окончательно избавившись от внутреннего озноба – вроде бы все уже встало свои места.

Да, все определилось и морозный ветер перестал обжигать лицо.

– И что же случилось? – спокойно спросил Пургин.

Коряга, видя, как спокоен Пургин, заискивающе улыбнулся, глаза у него облегченно просветлели:

– Думаешь, ничего страшного?

– Откуда я знаю? Ты хоть расскажи, что произошло?

– Я не знаю, как это произошло, знаю только, что произошло, без деталей, – Коряга, бывший всегда старшим, сейчас уступил Пургину, признав его старшинство, но эта маленькая победа не обрадовала Пургина.

Он неожиданно ощутил, что за нынешний день повзрослел на несколько лет – если сказать, не постарел: такое стремительное взросление равно старению, износу в тяжелых буднях жизни – человек, старея, не приобретает ничего, взрослея же, он приобретает многое. Пургин молча взял с полки потрепанный томик Джека Лондона, которого любил, открыл наугад и, ткнув пальцем в страницу, попытался прочитать фразу и не смог – буквы превратились в безликую пшенку, в неопрятные одноразмерные зерна. Аккуратно поставил томик обратно. Но вот ведь как – в нынешний день он вошел одним, а выйдет другим, еще более постаревшим.

– Ну и?.. – Пургин не закончив фразу, вопросительно поднял брови.

– Самолет уходил ночью, из ресторана мы поехали туда, я на улице остался перекурить, а Арнольд Сергеевич пошел проводить Платона, – Коряга, всосав сквозь зубы воздух, зашипел, будто обжегся им. – Дай воды! – попросил он. – Горло жжет, словно после перепоя. – На вопросительный взгляд Пургина пояснил: – Один раз я имел честь… целую неделю потом маялся.

Пургин дал ему воды. Коряга стукнул зубами о край стакана, шумно отпил, помотал головой:

– Не могу!

– Ты успокойся, – тихо проговорил Пургин, – успокойся!

– В общем, в зале к Арнольду с Платоном подходят сразу пятеро, Платону задрали руки за спину и вверх и увели в машину. Там стояло три зеленых «эмки», военных, в одну его сунули, в ту, что посередке стояла, потом две первые «эмки» уехали, а задняя осталась.

– А Сапфир? Что с ним?

– Ничего. Арнольда отпустили. Он ошалело, как слепой, пронесся мимо меня, прыгнул в какой-то мотор и уехал. Даже не попрощался.

– Не хотел, видать, привлекать к тебе внимания, – сказал Пургин, – специально. А ты?

– Что я?

– Ты что в это время делал?

– Продолжал курить. На меня, понимаешь, столбняк наехал. Стою и курю, как идиот, ничего не могу с собою поделать.

– Знакомая штука! – Пургин усмехнулся. – Третья «эмка» осталась?

– Нет, тоже отчалила.

– А ты, выходит, кустами, кустами, под мост, потом через овраг, через косогор и к нашим!

– Да! Мудрено что-то ты говоришь.

– Как умею.

– Что делать?

– Звонить Сапфиру.

– Звонил раз тридцать – пусто! Телефон не отвечает.

– Может, он оборвал провод и не хочет ни с кем говорить? – предположил Пургин.

– Не знаю.

– К нему, Толя, надо съездить домой, проверить – а вдруг?

– Б-боюсь.

– Не бойся!

– А если арестуют?

– Глупец! – весело произнес Пургин, стараясь отрезвить Корягу. – Если бы тебя понадобилось арестовывать – давно бы арестовали, прямо там, и в третью свободную «эмку» засунули бы. Мы с тобою никому не нужны, – сказал он и подумал о старичке, тщательно, будто геолог, разыскивающий золото, изучающим тротуар на противоположной стороне улицы. – Сапфир Сапфирович сидит дома, убитый арестом Топаза Топазовича. Это точно!

Коряга даже не спросил, кто такой Топаз Топазович – не до того было, а с другой стороны, и без объяснений все понятно: это Платон.

– Ладно, – осмелев, махнул рукой Коряга, – пойду!

– Только ботинки не забудь надеть, – спокойно посоветовал Пургин.

– Не боись, родимый, – Коряга не почувствовал иронии, лицо его покрылось пятнами. – Я побежал!

– Погоди, – остановил Корягу Пургин, – если придется лечь на дно, у тебя место для отсидки есть?

– Как это? – не понял Коряга.

– Ну, место, где нас никто не найдет.

Коряга озадаченно потер пальцем лоб и неожиданно просиял – лицо его сделалось обрадованным, он не сдержал короткого торжествующего смешка.

– Есть такое место!

– Где?

– У Политехнического института. В самом центре!

– Что это?

– Квартира моего брата. С отдельным входом, с набором мебели и братовой одеждой. Как же я, дурак, раньше о ней не подумал?

– Где сейчас брат?

– В Красной армии. На Дальнем Востоке, в артиллерии служит. Как же я, дур-рак, его квартиру раньше не использовал, а? Вот дырявый кумпол! – Коряга звонко хлопнул себя по лбу: он уже переключился: словно и не было другого Коряги, недавно стучавшего зубами от растерянности.

– Погоди, насчет дурака мы сейчас решим – дурак ты или не дурак? Брат где прописан? В этой квартире?

– Нет! В том-то и дело, что нет. Это квартира его жены, а сам он вообще не имеет московской прописки…

– Интересно, интересно, – задумчиво произнес Пурин, глядя сквозь занавеску на аккуратного старичка: тот по-свойски поздоровался с кем-то, приподнял шляпу и Пургин попробовал понять, с кем же именно он поздоровался? Еще не хватало, чтобы топтун имел в их проулке знакомых. Подумал о том, что надо бы оторваться от топтуна и посмотреть квартиру.

– И телефон там есть, – радостно сообщил Коряга, – и удобства все! Чего же я раньше об этой берлоге не подумал?

– Жена, естественно, с братом, на Дальнем Востоке находится?

– А как же иначе? Где сапоги, там и галоши.

– Если неожиданно приедет – не турнет нас?

– Нет! Ручаюсь. Хорошая тетка!

– Ну а с другой стороны, в чем мы замешаны? А? Давай разберемся!

– Ну-у… – Коряга вопросительно сморщил лоб и голову склонил к плечу, – ну-у…

– Вообще-то, в мире нет ни одного человека, который хотя бы раз в жизни не переступил букву закона, – сказал Пургин, – в Советском Союзе таких, наверное, меньше, чем, скажем, в стране лорда Керзона, но все равно сажать можно каждого второго. Даже октябрят, которые не приняли пионерскую присягу.