Тогда совет попечителей острова, созданный для упорядочения его будущего, передал Алькатраз «в порядке эксперимента» в аренду «самому богатому американцу» — техасскому миллиардеру Ханту. Мистер Хант вознамерился установить на острове статую Свободы. Восточное побережье Америки имеет ее. А чем западное побережье хуже восточного? — «обосновывал» свой каприз мистер Хант. По его замыслам, «западная статуя Свободы» должна была превзойти своими размерами восточную. Ведь как-никак, а свободы за это время в Соединенных Штатах усилиями Ханта и К° значительно прибавилось. И чтобы ни у кого на сей счет не оставалось ни малейшего сомнения, Хант повелел открыть у подножия статуи игорный дом, разумеется, также самый большой в Америке, больше, чем любой из тех, которыми владел другой «самый богатый американец» — невадский миллиардер Хьюз, Но «свободолюбивый» мистер Хант явно перебрал. Его техасская бесцеремонность, его слепая вера в то, что деньги не пахнут (запах нефти не в счет), шокировали и возмутили калифорнийцев. Затем последовали неприятные запросы в конгресс. Запахло уже не нефтью, а скандалом и разоблачениями, и совет попечителей неприкаянного острова счел за благо поспешно отказаться от своего «эксперимента».

Спор о будущем Алькатраза затягивался. Остров пустовал, если не считать нескольких сторожей, оставленных при тюрьме как бы по инерции, наподобие солдат, которых забыли снять с караула.

Но была среди соискателей «Скалы» еще одна группа людей, о намерениях которых федеральные власти даже не подозревали. Люди эти не носили громких титулов «самых богатых американцев». Зато они были самыми древними, потомственными американцами — индейцами. Их аукционом был десант, и вступили они на Алькатраз, как вступают в законное наследство.

Однажды ночью — дело происходило в ноябре 1969 года — к островку пристали индейские пироги и китайские джонки, и отряд краснокожих, предводительствуемый Ричардом Оксом, двадцатипятилетним студентом «Стейт колледжа» в Сан-Франциско, поднялся на берег.

Колонисты первым делом сорвали щит, на котором было написано: «Вход воспрещен. Собственность государства». На оборотной стороне щита они вывели новый текст: «Осторожно. Вход воспрещен. Индейская собственность».

— Вы не имеете права! Это федеральная земля! — пытался протестовать один из сторожей, Джон Харт.

— Имеем, старина, имеем, — наседал на него Ричард Окс. — Договор, заключенный в 1868 году между твоим правительством и моим народом, разрешает индейцам занимать пустующие федеральные земли.

Джон Харт, видимо, и слыхом не слыхал ни о каком договоре, но тем не менее решил не ввязываться в правовой диспут. Нежданные пришельцы были настроены воинственно. Под бой тамтамов они совершили ритуальную пляску победы и, как бы подводя итог пререканиям со стражей, укрепили над тюремными воротами плакат: «Эта земля — наша земля!»

Своей покорствуя судьбе, Харт знакомился с новыми хозяевами острова. Церемонией представления дирижировал Ричард Окс.

— Это Эмилиано — из племени апачей, — говорил он нараспев. — А это Большая Голова — навахо, Острая Стрела — махаук, Волчий Глаз — пуэбло, Длинный Нож — ирокез, Медвежья Челюсть — сиу, Змеиная Шкура — хопи, Мускусная Крыса — семинол, Порезанный Палец — альгонкин, Хитрый Волк — чернокожий, Светлая Вода — шошон, Воробьиная Лапка — юта, Острый Нос — шайен…

Было их всего восемьдесят человек. И представляли они двадцать пять различных индейских племен…

Следующий день был объявлен «Днем декларации». Текст декларации, намалеванный на огромной медвежьей шкуре, провозглашал Алькатраз собственностью «коренных жителей Америки по праву первооткрытия». Колонисты великодушно обещали правительству выплату компенсации частично натурой — красным тряпьем, стеклянными бусами, частично деньгами. Размер компенсации устанавливался в двадцать четыре доллара. (Именно за эту сумму в 1692 году Питер Минют «купил» у индейцев племени канарси остров Манхэттен, на котором сейчас высится центр Нью-Йорка.) Колонисты обещали также сохранить в неприкосновенности жилища сторожей, учредив с этой целью специальный «департамент по резервациям». Сами сторожа приравнивались к аборигенам острова. Декларация провозглашала: «Мы предоставим коренному белому населению Алькатраза часть земли в его пользование, а опеку над ней будет осуществлять индейское правительство в лице Бюро по делам белых племен. И будет эта опека осуществляться до тех пор, пока восходит солнце, пока реки впадают в моря. Мы обеспечим аборигенам соответствующий образ жизни. Мы дадим им нашу религию, наше образование, наши обычаи, чтобы помочь им подняться до нашего уровня цивилизации, чтобы вырвать их и всех их белых братьев из состояния дикости и варварства». Декларация объявляла вне закона безработицу и провозглашала право на труд для всех сторожей, болтавшихся без дела на Алькатразе.

Трудно сказать, чего было больше в декларации, намалеванной на медвежьей шкуре, — горечи или юмора? Во всяком случае, одному из сторожей, Гленну Додсону, она пришлась по душе. Он выразил готовность служить новым хозяевам и даже «вспомнил», что в его жилах тоже течет индейская кровь. Зато калифорнийский сенатор Джордж Мэрфи, бывший киноактер и казнокрад, пришел в неописуемую ярость. «Это безобразие, которое может создать опасный прецедент, — возмущался он. — Сначала индейцы заявляют о своих правах на Алькатраз, а затем, того гляди, появится кто-либо еще и предъявит претензии на всю Америку! Так дело не пойдет».

Сенатор Мэрфи явно передергивал. Претензий на Америку никто не предъявлял. Это некоторые господа в Соединенных Штатах предъявляют претензии на мировое господство…

Поначалу власти отнеслись к захвату Алькатраза как к шутке, не очень уместной, не очень вежливой, но все-таки шутке. Они предложили индейцам покинуть остров и назначили соответствующую дату отбытия «первооткрывателей». И вдруг выяснилось, что индейцы не намерены шутить и тем более покидать остров.

Шли месяцы, а над «Скалой» по-прежнему развевалось знамя мужественных хозяев земли, «открытой» Колумбом. Алькатраз стал символом борьбы индейского населения Америки за свободу, человеческое достоинство и равноправие. Все это время мною владела мечта побывать на легендарном острове, познакомиться с его удивительными обитателями, раскурить с ними трубку мира и, конечно, написать о них. И вот Алькатраз передо мной, всего лишь «по ту сторону улицы», как говорят местные рыбаки. Но он по-прежнему недоступен, словно между нами весь Тихий океан, а не узкая голубая лента залива. Зазывала «Голд коуст круиза» даже не подозревал, насколько он был прав, сказав, что любоваться на «Скалу» в телескоп удовольствие на десять центов. Зато муки — на десять миллионов долларов. Хоть видит око, да зуб неймет. Впрочем, и око-то видит не ахти как много.

— Алькатраз — не Луна. Быть может, есть иной путь, помимо телескопа, чтобы свидеться с ним? — спросил я зазывалу после того, как все мои «даймы»[2] исчезли в глотке оптического аттракциона.

Зазывала почесал затылок и сказал:

— Вот что, на шоссе № 101 к северу от Саусалита расположена военно-воздушная база Ричардсон-бэй. Хотя и принято считать, что у Пентагона денег куры не клюют, тем не менее парни с Ричардсон-бэй подрабатывают на туристах. Они сдают напрокат четырехместные вертолеты. Двадцать долларов за пятнадцать минут. Подходит?

— Нет, не подходит, — со вздохом ответил я.

— Цена вполне божеская, — удивился зазывала. — Парни с военно-воздушной базы «Коммодор» берут куда дороже…

Ну как было объяснить зазывале «Голд коуст круиз», что я — советский журналист, что мне негоже являться к индейцам Алькатраза на вертолете военно-морских сил США, если даже свершится чудо, и госдепартамент пустит меня на базу в Ричардсон-бей, а парни с Ричардсон-бэй предоставят в мое распоряжение одну из своих стрекоз?..

— Тогда потолкайтесь среди рыбаков. Авось кто-нибудь из них рискнет и согласится взять вас на Алькатраз. — В голосе зазывалы исчезло прежнее участие. Подозреваю, что виною тому послужила скупость мистера, не пожелавшего истратить двадцатку на вертолет.