С одной стороны, я не женат, всегда окружен молодежью, вместе со мной в моей квартире постоянно (по несколько лет) живет молодой человек — мой секретарь, то один, то другой, а в 1981-82 гг. против меня было возбуждено уголовное дело по обвинению в гомосексуальных связях. Я был арестован, осужден, помещен в тюрьму и затем в лагерь. Куда уж более толстый намек!

Однако все молодые люди, жившие у меня и помогавшие мне, затем женились, живут в благополучном браке, имеют детей и поддерживают со мной дружеские отношения. Правда, кое-кто из них развелся и женился вторично — но это как уж обычно бывает.

К тому же у меня и раньше были нелады с госбезопасностью, а этим чисто уголовным делом почему-то занимался КГБ. Прокурор требовал 6 лет заключения и затем 5 лет лишения в правах. Дело не ладилось, сменилось четыре следователя, приговор (к трем годам) был отменен вышестоящей судебной инстанцией как несостоятельный (это в те-то годы, да еще при инициативе КГБ!). Затем всё было начато с самого начала, новый приговор был — по нашим меркам — очень мягким (полтора года, которые я к тому времени почти целиком отсидел).

Еще поразительнее другое. В тюрьме мои сокамерники устроили мне свой собственный судебный процесс, самый придирчивый, — они должны были решить, действительно ли я повинен в том, в чем меня обвиняют. Если так, тогда я — «пидор», со мной нельзя водиться, нельзя вместе питаться и т. д., а если по неведению осквернились, то это можно смыть только кровью — моей. Или же на меня возвели напраслину, «шьют дело» — тогда я заслуживаю сочувствия. У меня при себе были обвинительный акт и другие материалы дела. Этот «процесс» меня оправдал, и я стал раздатчиком пищи в камере. Это был знак особого доверия, с него началось мое восхождение по ступеням иерархии зеков. В лагерной характеристике записано: «Пользуется уважением заключенных… В проявлениях гомосексуальности не замечен». Это при том, что в лагерях, как известно, такая практика в полном расцвете…

Позже мой бывший следователь написал открытое письмо редактору журнала «Нева», председателю подкомитета Верховного Совета СССР, о том, как его заставляли фабриковать мое дело.

После выхода на свободу, лишенный степеней, званий и возможности работать (лишь недавно всё вернулось), я с 1988 г. начал публиковать очерки о своем судебном деле, со своими впечатлениями о тюрьме и лагере и о самой проблеме гомосексуальности. При таких обстоятельствах — был у меня до того свой личный интерес к теме или нет, — он, конечно, должен был возникнуть. Затем очерки были переработаны и сведены в книгу «Перевернутый мир», она издана под псевдонимом у нас дважды — в журнальном варианте и книгой (Самойлов 1993) — и под моим собственным именем в Германии (Klejn 1991) и в Словении (в печати), а отклики на нее продолжают появляться еще и сейчас. Стало быть, интерес к ней есть. Но тема гомосексуальности была в ней на втором плане.

Здесь она основная. Уже в той книге я придерживался взгляда, что уважающее себя государство не должно подсматривать сквозь замочную скважину в мою спальню и заглядывать в задницы моим гостям (а оно это делало). Но мне приходилось считаться с тем, что законом такое право ему было предоставлено, и государство имело право проверять, с кем его гражданин спит. Поэтому перед судом и в той книге я отстаивал свою невиновность в предъявленных мне конкретных обвинениях — половых контактах с тем-то и тем-то (нетрудно убедиться, что эти обвинения рассыпались).

Однако я ни словом не говорил о том, гомосексуален ли я вообще или не гомосексуален. Не подтверждал, но и не отвергал. Потому что уж вопрос о моих сексуальных склонностях даже с точки зрения советской власти — это мое сугубо личное дело. Интимное. Так же как и вопрос о сексуальных качествах любого человека. — Любит ли он блондинок или брюнеток, стройных или полных, каков он в постели, меняет женщин, как перчатки, или верен одной — это не должно интересовать никого, кроме той, которая претендует на его внимание (или того, кто претендует). Вопрос о том, какова моя сексуальная ориентация, не гомосексуален ли я, может интересовать только того человека, кто имеет на меня персональные виды — только ему надо знать, подходящей я ориентации или нет.

И уж во всяком случае никак это не должно сказываться на освещении фактов и идеях книги. И на ее восприятии.

Того же принципа я придерживаюсь и в этой книге. Боюсь, что субъективная определенность, неуместная и сама по себе, могла бы этому помешать. Если мои выводы в чем-то устраивают активистов движения сексуальных меньшинств, то это не потому, что я «и сам такой» (при допущении, что я «такой»). Если выводы в чем-то их не устраивают, то это не потому, что я — будучи «не таким» — не могу понять, войти, что называется, в их шкуру (при допущении, что я «не такой»).

Не хочу, чтобы моя книга воспринималась, как пристрастное произведение того или другого плана — как апология и пропаганда гомосексуализма или, наоборот, как недоуменный взгляд непонимающего и не приемлющего обывателя, или того хуже — как оправдание расхожих стереотипов и гонений на гомосексуальных людей. Если в моей книге читатель почувствует какой-либо из этих уклонов, значит я не справился со своей задачей. Я всячески старался соблюсти принципы ученого — беспристрастно исследовать, оставаясь антропологом, то есть стараясь понять каждого человека и проявить сочувствие к человеческому в нем.

Конечно, в книге много откровенных рассказов с интимными деталями, которые считаются неприличными, но все они не в авторском тексте, а в цитируемых примерах. Я обильно цитирую гомосексуальных писателей и рассказчиков, стараясь передать их речь, их сосредоточенность на важных для них событиях и деталях, их чувства и мысли. Нельзя ли опустить эти материалы, обойтись без них, пересказать намеками? Но тогда правильно поймут всё лишь некоторые читатели, сугубо посвященные. Многим будет непонятно, о чем, собственно, речь, что же во всем этом людей так властно привлекает, неясной окажется их психология. Многие так и останутся со своими анекдотическими стереотипами относительно «гомосеков».

На рубеже веков Фрейд первым сломал многие табу на откровенный разговор о сексуальной сфере. В конце двадцатых — начале тридцатых известные антропологи Бронислав Малиновский в Англии и Маргарет Мид в Америке независимо друг от друга начали смело, не смущаясь конкретными примерами, описывать сексуальную жизнь туземцев колоний, так непохожую на нашу. Книги их выдержали десятки изданий. Эти ученые служат мне примером того, как нужно обращаться со своим материалом: он должен максимально соответствовать теме, полностью раскрывать ее. Он должен быть приведен, каким бы он ни был. Геперь мы знаем, что сегодняшние табу станут завтра предрассудками.

Пуританские правы викторианцев (эпоха была так названа по английской королеве Виктории) действовали во второй половине XIX в. по всей Европе. Когда Генрих Шлиман, раскопавший Гомерову Трою, выстроил себе в Афинах дворец, он поставил на крыше статуи античных богов — по образцу Эрмитажа (он ведь провел в Петербурге почти двадцать лет своей жизни). Прохожие останавливались посмотреть, потому что античные нравы были давно забыты и зрелище полностью обнаженного человеческого тела было непривычным в православных Афинах. Муниципалитет предъявил Шлиману требование снять неприличные статуи с крыши, так как они оскорбляют общественную нравственность. На следующее утро у дворца Шлимана собрались толпы хохочущего народа, потому что по приказу Шлимана на всех статуях были надеты кальсоны и бюстгальтеры. Королю пришлось отменить постановление муниципалитета.

Иного читателя первые же страницы могут шокировать, и он отбросит книгу с омерзением: охота же автору копаться в такой грязи! Но ведь и то, что этот читатель считает чистой любовью и невинным наслаждением, наверняка покажется кому-то другому такой же грязью. Немало найдется аскетов и пуритан, для которых вообще грешно и мерзко всё, что касается половых сношений — любых. Для них грязен весь человеческий «низ» — всё, что ниже пояса. Один сокамерник рассказывал мне, как потрясен был пожилой следователь его признанием, что в интимном общении с женщиной он разделся полностью. «Я с собственной женой сплю только в кальсонах!» — возмущался тот. Страницы, которые вам неприятны и которые захочется пропустить (да и пропустите, не беда), кто-то другой будет смаковать и найдет их самым привлекательным, что есть в книге (но ради них прочтет и остальное — значит, и они пригодились). Для «сексуально озабоченного» и анатомический атлас — порнография. Если мы хотим, чтобы понимали нас, надо научиться быть терпимым к другим, чтобы вся обстановка в обществе изменилась.