Однако, что бы там ни было, решил Валерка, поздно уже. Летай, летай себе на здоровье, а птичку всё равно тебе не отдам— теперь она Варькина, а не твоя. Он низко нагнул голову и припустил по деревне. А потом сбавил скорость и поневоле глянул наверх. Глянул и обмяк от бессилия: над ним по-прежнему кружил жаворонок и по-прежнему кричал, а что кричал, не разобрать. Но ясно, что это была слёзная просьба — не разлучать.

Валерка вытащил жаворонка, подержал его немного в руке и поднял над собой. Будь что будет! Даже если Варька его не простит, он не мог поступить иначе. Птица полежала на ладони, привыкая к морозу и свету, царапнула лапкой кожу и вспорхнула.

В солнечной синеве затренькали два колокольчика, превратились в точки и растаяли вдали.

Федька делал уроки, время от времени отрывался от них и, скучая, поглядывал в окно. Стадо гусей у высохшего колодца, курица с выводком цыплят, спящий прямо на проезжей дороге пёс — всё привычно, не к чему прицепиться, поневоле будешь делать уроки. Вдруг, однако, Федька оживился. На улице, у новенького сруба, появились близнецы — Мишка и Никишка Чихачёвы и стали возиться у верстака. Отец их Ефим, рабочий леспромхоза, по вечерам возводил новую избу — с большой кухней, горницей и комнатой для сыновей. Вот они и старались. Даром что шестилетки, а трудились, как муравьи. Отца и сыновей так и называли в деревне — Чихачёвская артель. Интересно, что они там возятся у верстака?

Федька влез на подоконник, огляделся по сторонам и спрыгнул в палисадник.

— Бог в помощь, работнички! — солидно сказал он, подходя к близнецам. — И чего вы тут ладите, если не секрет?

Братья оторвались от верстака и уставились на Федьку — Мишка подозрительно, а Никишка улыбаясь во весь рот.

— Ручки к носилкам делаем, чтобы глину таскать, — ответил Никишка.

— Это под фундамент, что ли?

— Ага.

— Это сколько же вам таскать-то её?

— Много.

— Ну-ну!

Мишка поправил за ухом плотницкий карандаш и стал гонять рубанок взад и вперёд, сбрасывая стружки, а Никишка — сгребать их к мусорной куче, в которой возился поросёнок. Федька оглядел глиняную кучу и покачал головой. Ой-ой, сколько таскать! Поросёнок подошёл к ней с другой стороны, обнюхал и плюхнулся в неё, как в ванну.

— Пшёл! — заорал Никишка и припечатал его метлой.

— Ишь, развалился! — не удержался и Мишка, жахнув поросёнка ногой.

Федька смотрел на братьев скучающими глазами — суетились много, а без толку. Поросёнок только жмурился и урчал, словно его щекотали.

— Ну чего привязались? — вскинулся Федька. — Может, ему для здоровья так надо?

Он обошёл поросёнка, почесал большим пальцем ноги у него за ухом, потом уставился в небо и что-то пробормотал.

— Ты чего? — удивился Никишка.

— Думаю, однако…

— А об чём?

— А об том: умные вы или дураковатые?

— Умные, — ответил Никишка за себя и за брата.

— Я тоже так считал, а потом передумал.

— Это почему же?

— А потому что глину таскаете сами.

Близнецы переглянулись, не понимая, куда клонит Федька.

— Чем хрюшку зря молотить, лучше принесите хлеба и верёвку покрепче.

Зачем и для чего — братья интересоваться не стали. Федька был постарше, учился в школе и зря не станет говорить. Они вынесли хлеба и моток белого шнура. Федька попробовал шнур на зуб и подёргал руками.

— Сойдёт, — сказал он и перочинным ножом разрезал его на три куска. — А теперь давайте хлеб сюда.

Федька присел на корточки и подёргал поросёнка за хвост. Тот не шелохнулся. Тогда Федька помахал краюхой перед его мордой. Поросёнок приоткрыл один глаз, потом другой.

— Что, вкусно?

Поросёнок нетерпеливо уркнул.

— Тогда вставай, не ленись.

Поросёнок послушно встал.

— А теперь за мной!

Подманивая хлебом, Федька вывел его на середину двора и только там отломил от краюхи кусок. Пока поросёнок ел, Федька подсунул под брюхо шнур, затянул узлом на спине и приладил с боков другие концы, сделав из них вожжи.

— А то сами таскаете! сказал Федька и тряхнул вожжами. — Теперь тащите сюда свой шарабан.

Жаль, в это время не было Ефима Чихачёва, а то бы порадовался, глядя, как прянула со двора шумная ватага: впереди Федька с краюхой, за ним поросёнок с тележкой, а с боков близнецы с лопатами навскидку.

— Ать-два! Ать-два! — командовал Федька, на бегу распугивая кур и голубей, — Разойдись!

У плетня команда притормозила — тропа вела к овражку с глиняным откосом, а впереди — калитка на огород. И вдруг ни с того ни с сего поросёнок помчался к калитке.

Держи его! Держи!

Но было уже поздно — поросёнок пролез в огород, свернул на грядку, зацепил картофельный куст и вырвал его с клубнем. Розовые картофелины рассыпались по борозде. Мальчики тянули вожжи в обратную сторону, поросёнок при этом, как ни странно, успевал подрывать всё новые и новые кусты и пожирать летящую с них картошку.

— Тппрру, шкода!

— Стой!

Но поросёнок топтал всё на своём пути.

Вдруг толчок — отвязались вожжи. Федька шлёпнулся на спину, Мишка повис на плетне, а Никишка с испугу бросился к калитке и… угодил прямо в руки отца!

— Это что за представление? — хмуро спросил Ефим.

Поросёнок мотнул башкой и помчался к выходу. Федька ринулся за ним, ухватился было за край тележки, тележка осталась у него в руках. А поросёнок скатился в овражек и плюхнулся на глиняный отвал.

— Ну и что скажете, артисты?

Растерзанные и грязные, близнецы стояли перед отцом и сопели.

— Это всё хряк виноват! — сказал Федька, потирая коленку.

Ефим покосился на него.

— Ладно, сами разберёмся.

Он взял сыновей за уши и так повёл их домой. И долго слышались кряхтенье, недовольные вскрики и возня. А Федька всё стоял на огороде и ругал поросёнка. Потом он поплёлся домой.

Возле старой избы Чихачёвых Федька чуть задержался. Из окна, как по команде, выглянули близнецы, умытые и одинаковые, как куклы-матрёшки.

— Федька! — крикнул не то Мишка, не то Никишка. — Айда с нами обедать!

— Не, — сказал Федька и мотнул головой. — Уроков — во!

За близнецами стоял обнажённый по пояс Ефим и растирался махровым полотенцем. Все трое, отец и сыновья, смотрелись из окна, как с фотографии. Это была уже снова дружная и работящая семья — Чихачёвская артель.

Когда ребята пришли на колхозный огород, вожатая Наташа раздала лопаты, внимательно всех оглядела и вдруг улыбнулась Мишке Синякину.

— Ты будешь примером для всех и покажешь, как надо работать, — сказала она. — Пусть в колхозе не думают, что городские ребята белоручки. Договорились?

За что примером для всех был назначен Синякин, а не кто-то другой, было неясно. Может, за то, что он был выше всех? Сам он никому не собирался показывать примера и вот прямо-таки изнывал от тоски, ковыряясь лопатой в земле и глядя на тёплое небо, на лес у реки, на уютные копны, которые так и манили поваляться в них и поспать. Стоит ли говорить, как он обрадовался, когда Наташа ушла? Её зачем-то вызвал к себе бригадир Володя, и теперь неизвестно, когда она вернётся. Стараться стало неинтересно и вообще работать было уже ни к чему: никто всё равно не следил, никто не хвалил и не ставил в пример.

Синякин потёр поясницу и огляделся. Все ребята усердно трудились. Рядом сопел второклассник Санька Горшков. Он так быстро копал и выдёргивал свёклу, будто надеялся, что ему за это орден дадут. Синякин вразвалку подошёл к нему.

— Эй, Горшок, тебе что, больше всех надо?

Санька испуганно уставился на Синякина. Мишка и сам не знал, чего хотел от Горшкова. Ему было только противно, что тот так старается. Он осмотрел лопаты — свою и Горшкова: Санькина лопата была с поперечной рукояткой на длинном черенке, а у его лопаты не было никакой рукоятки. Обидно!