В конце декабря Н. Толстиков придумал от нечего делать поездку в Финляндию. Мы вдвоем поехали в Выборг, прожили там день и поехали на Иматру. 26-го мы вернулись и прямо с вокзала явились в зал Благородного собрания на вечер 2-го реального училища. Конечно, там было все общество из «треугольного салона». Мы бешено веселились и за общим ужином уговорились с Толстиковым и Медниковым также от нечего делать съездить еще куда-нибудь. Страсть к путешествиям и осмотрам новых мест у меня была всегда, есть и вечно будет. Это я объясняю тем, что до 20 лет я ничего не видел, кроме Петербурга и его окрестностей радиусом в 25 верст. На другой день мы встретились у Медникова и уговорились ехать в Москву, дня на два для осмотра. 28 декабря с 12-час<овым> поездом мы втроем уехали. Так как никто из нас не сказал ничего своим домашним, то по уезде нашем вышел страшный переполох. Вплоть до Москвы мы выпивали, закусывали и играли в карты. В Москве мы сняли номер в гостинице «Софийское подворье» и два дня шатались по городу и осматривали его. В номере у нас бутылки не переводились. Москва мне ужасно понравилась, и после этого я не переставал думать, как бы еще там побывать. Несмотря на всего лишь двухдневный срок пребывания в большом незнакомом городе, я и там ухитрился завести роман, имени героини которого теперь даже вспомнить не могу. Обратное наше путешествие, вследствие сильной растряски финансов, было уже много скромнее и печальнее. Ехали уже в III классе, а с Николаевского вокзала уже шли с чемоданами pizzicato[34].

Вообще вся эта зима первого года юнкерства оставила воспоминание какого-то вихря балов, вечеров, маскарадов, иногда даже в совершенно незнакомых домах (маскарад у Кузнецовых и встреча Нового года). Эту зиму вообще фигурировали в моем обществе главным образом 4 лица: Е. Т. Медников, Толстиков и П. Роше (юнкер, мой товарищ не столько по училищу, сколько по балам и вечерам). Е. Т. до такой степени таскала меня по разным «гатчинским», «литовским», «славянским» и прочим балам, что я превратился в какую-то военно-танцевальную машину.

С марта начались экзамены, приходилось очень много заниматься, ибо в училище при провале на экзамене не оставляют на 2-й год, а прямо просят удалиться в одно из пехотных училищ. Домашние наши переехали на новую квартиру на Боровую улицу. Мне с этим переездом ужасно не повезло. В первый отпуск я заболел, а офицер, посланный из училища, не зная нового адреса, искал меня долго, и меня за несообщение училищу нового адреса лишили на месяц права ночевок в отпуске. Первые три дня Пасхи я провел в Павловске у Глушкова. Конечно, это было сплошное пьянство. К маю экзамены благополучно окончились, и мы выступили в Красное Село в лагерь. В лагере жизнь не особенно приятная. Первые три недели мы мерзли и мокли, как мне еще никогда не приходилось. Режим лагерной жизни следующий: в 7 часов утра — зоря, в 7 ½ — утренний чай под навесом «с протекцией», с 8 ½ до 11 — строевые занятия (верховая езда, вольтижировка, фортификационные работы, приемы при орудиях, материальная часть, ковка лошадей, лабораторные занятия и т. д.). В 11 — обед, потом до 6 часов съемки (в дни, когда нет практических стрельб), а в июне и июле и с 4 <до> 6 строевые занятия. Потом до 9 часов свободное время. В 9 — перекличка и ужин, и до 12 свободное время.

В свободное время почти все поголовно спят. Лагерь так приучает спать, что я положительно опасался одно время, не страдаю ли я болезнью сна «ноной». Лень невероятная. Проклятые съемки останутся долго памятны, особенно на 1 курсе, у нас были инструментальные съемки. Адская жара, хочется спать, а приходится навьючиваться, как осел на мельницу, разной пакостью вроде планшетов, колов, вех, треног, алидады (или, как мы называли, «шарманка») и путешествовать pizzicato верст 10 и обратно. Для съемок разбивали юнкеров на пары для совместной работы. Мне в пару попался В. Ольшевский, примерный мальчик, добросовестно занимающийся даже съемками. По выходе из лагеря мы распределяли груз поровну, но через версту я снимал манатки, садился на кочку и решительно отказывался тащить дальше эту дрянь. Он меня тщетно уговаривал, наконец, брал мои манатки, нагружался как осел, и мы шли дальше. Придя на свой участок, он начинал делать промеры и чертить, а я или спал под кустиком, или лежал и читал. В этот период времени мне подкатили скверный сюрприз, а именно начальство перевело меня в III разряд (т. е. положение, при котором юнкер теряет права на отпуск, за исключением праздничных дней, и то в течение времени от 10 утра до 9 вечера). Эта история продолжалась 6 месяцев, почти до Рождества. В силу этого положения остальную часть лагеря я волей-неволей от нечего делать спал целыми днями. Домой в Павловск я являлся сравнительно редко и на несколько часов и удивлял всех своим цветом лица, сильно смахивающим на хорошо вычищенный сапог. От лагеря этого осталось воспоминание постоянной жары, дыма и глухоты от стрельб, запаха лошадиного пота и прочих приятных вещей. Наконец в конце июля нас распустили на месяц домой.

Этот месяц я почти весь прокатался на велосипеде, выпивал с соседом по даче А. С. Недошивиным. Впрочем, тут был еще и кратковременный новый роман. Это очень хорошенькая, скромная барышня, постоянно бывавшая по вечерам на музыке, как коренная жительница Павловска. Эта Е. Н. заинтересовала меня как-то на музыке, и я отправился в компании с С. Денисьевым (юнкер нашего училища, годом старше меня) следом за ней, дабы узнать адрес. Затем я стал каждый день дефилировать на велосипеде мимо дачи и, наконец, на балу в вокзале познакомился. Конечно, как и всегда, потом пошли свидания и гулянья по парку, а по уезде моем в училище завязалась и переписка. Впрочем, это скоро все окончилось. За месяц до этого я окончательно порвал все с Е. Т, и письма из Стрельны перестали приходить. Осень, т<о> е<сть> сентябрь и октябрь, я волей-неволей вел двойную переписку: и с Л. М., и с Е. Н. Первое время я даже по воскресеньям ездил в Павловск на свидания с Е. Н. Мы сидели на «нашей» скамейке и совершали целые экскурсии по парку.

С начала 1903–1904 года я, мало пользуясь отпуском и сидя в училище, много читал и занимался, как будто судьба предвидела, что вторую половину года я, вследствие нового крупного увлечения, брошу все занятия. Таким образом, баллы первого полугодия меня если не спасли, то все же много помогли. Я порядочно скучал и закатывал Л. М. письма по 20 страниц. С Е. Н. кончилось все очень просто: я не приехал на назначенное свидание, а на письмо не ответил — и все порвалось. В начале декабря я заболел (№ 2) и лег в лазарет, пролежавши там две недели. В это время меня перевели опять во II разряд.

Рождество 1903 года я провел очень весело, и оно долго останется в памяти. Здесь все сконцентрировалось на семействе Глушковых, у которых я прогостил почти все Рождество. В. П. Глушков снял буфет на время гуляний в Михайловском манеже. Я, Василий Глушков и Медников почти что прожили несколько дней в маленьком балаганчике, где хранились вина. Там почти все время проходило в выпивании и закусывании (преимущественно горячими французскими вафлями). Вечером смотрели представление на сцене и с последним поездом ехали в Павловск. В Павловск как-то дня на три приезжала Л. М. Тут пошел дым коромыслом. Устраивали катание с гор на санках (катались преимущественно вниз по сиреневой аллее), причем летали с саней самым живописным образом. Катались в Царское Село на розвальнях. Переодевались, маскировались и ходили ко всем знакомым и даже незнакомым, прямо на огонек. Все это сопровождалось цыганскими романсами, устройством шашлыков и французских вафель наподобие Михайловского манежа. За каждым принятием пищи, да иногда и так просто, выпивали «с гаком» (псковское деревенское выражение, означающее «слишком»). Наконец 5 января компания разъехалась.

Вечером у Медникова устроили прощальную выпивку. 6-го вечером я явился в училище. На следующий день на лекциях было безумно скучно. После такого веселого Рождества опять переход к однообразно скучному режиму училища. В этот день, в среду, 7 января, в 4 часа я пошел по обыкновению в отпуск, и вместе с товарищем — юнкером Н. В. Савицким пошли в нашу пивную и стали мрачно пить пиво. Он начал мне рассказывать о своем увлечении М. Ф. Кшесинской и балетом вообще и предложил пойти вечером в Мариинский театр. Мне делать было нечего, я пошел. Шел балет «Дочь фараона» с М. Ф. Кшесинской в заглавной роли. Мне страшно понравилось. Вообще, попасть в балет далеко не легко, я же сразу попал лишь благодаря любезности некоего М. Дрейдена, с которым меня познакомил Савицкий. По окончании спектакля они потащили меня на артистический подъезд. Там я сразу познакомился с несколькими «верными балетоманами», присутствовал при усаживании в карету М. Ф. Кшесинской и уже просил через Савицкого у нее билет на воскресенье. В воскресенье я опять явился в театр, смотрел «Пахиту», опять остался в восторге от балета, а по окончании спектакля меня познакомили с М. Ф. Кшесинской.