Наталья Борисовна Иванова

«Скрытый сюжет: Русская литература на переходе через век»

ThankYou.ru: Наталья Иванова «Скрытый сюжет: Русская литература на переходе через век»

Спасибо, что вы выбрали сайт ThankYou.ru для загрузки лицензионного контента. Спасибо, что вы используете наш способ поддержки людей, которые вас вдохновляют. Не забывайте: чем чаще вы нажимаете кнопку «Спасибо», тем больше прекрасных произведений появляется на свет!

От больших надежд — к утраченным иллюзиям

Совсем недавно, исторически давно, несколько лет тому назад, в прошлом веке, литературная полемика расцветала и процветала — полемизировали не столько личности, сколько направления.Думаю, многие помнят (а кто не помнит или не знает по недостатку лет, пусть почитает журналы конца 80-х) схватки боевые. Схватки между «западниками» и «славянофилами», «либералами» и «патриотами» — см. громоздкий «Либеральный лохотрон»: «День литературы» (наезды Бондаренко на «либералов» продолжаются, но отвечать ему уже никто не хочет. Караул устал). Не схватки — война, гражданская война в литературе на уничтожение противника. Победителей в этой войне не получилось каждая партия осталась при своем: «Знамя» при «Знамени», «Наш современник» при «Нашем современнике». Во что превратилась «Юность» — о том сейчас речь не ведем, это неплохая тема отдельной работы. (Или — деепричастного оборота, кому как нравится.)

Сочетание Распутина с Ваксбергом? Да пожалуйста — только если любой из них говорит о существенном, а не завидует Жванецкому, как Распутин в «ЛГ».

Отплевывались долго — на том темпераментная борьба и закончилась. Стало жалко здоровья и бумаги. Потому что никому ничего объяснить нельзя. Переубедить, говорят, можно (ли?) только одним: бесспорным литературным качеством. А что это такое? У каждого — свое о качестве понятие. Для кого-то и Шилов художник, и Церетели свежий талант. А изменения качества ни в одном, пи в другом стане бойцы признавать не хотели. И как ни призывают меня осознатьи охватитьмоим бедным разумом величие Личутина, чудо сто языка (с «серебряным копытцем», по выражению Льва Данилкина), или Сегеня, все во мне, ступавшей в эпигонский продукт и того и другого, сопротивляется. Уж пусть, думаю я, их читает Данилкин.

Период полемики и противостояния совпал с неосознанной потерей. СССР закрылся, и с его закрытием (и открытием России) страна-обломок претерпела процесс неизбежной и обвальной провинциализации. Из столичных городов остались Москва и Питер — ушли Киев, Таллинн, Рига, Тбилиси, Ереван, Вильнюс, а с ними и другие центры. Тарту, например. Интеллектуальная жизнь и жизнь искусства в этих городах была особенной, взаимообмен между русскими центрами и центрами «другими» шел постоянно. Произошла утрата «другого». Вроде бы почти с той же, как у нас, судьбой, с тем же давлением общего государства, но наложенной на иную ментальность и культуру. Сейчас, после того как мы остались с Чебоксарами и Уфой, Самарой и Рязанью (ничего дурного не хочу сказать ни об одном из перечисленных городов, но культурная и литературная инфраструктуры с теми, что существовали, скажем, в Тбилиси, пока несравнимы), особый тонус межстоличных дискуссий надо признать утраченным и вообще невосстановимым. Может быть, для русской литературы принудительная мультикультурность была полезной? Перекачивались идеи. Влияла на состояние русской словесности в том числе и форма.

В конце века было легализовано огромное наследство потаенной и эмигрантской русской литературы XX века, но мало кто успел (и не смогли ферментов таких не было) сто по-настоящему освоить. А то, о чем я говорила выше, — потерялось, растерялось, утратилось. Результат провинциализациярусской словесности, допущенной к европейской культуре и общемировой, которую она тоже не может пока усваивать по-настоящему: не хватает элементарных знаний, в том числе языковых. (Я имею в виду провинциализацию прежде всего столичного литмира. В самой же провинции, напротив, растут и кустятся замечательные, вполне столичные по уровню «У-Фактория», например, — проекты).

Эта провинциализацияуныло выразилась в домотканости постмодернизма отечественной выделки. Там, где Умберто Эко нужна была мировая культура в ее сложной многосоставности, нам хватило пионерского детства. В самых утонченных текстах привлекались Тургенев, Достоевский. В редчайших случаях адаптировался Лесков ну, это уже изыск.

А что потом?

Потом начался путь каждого в одиночку. Наступило время не направлений (их сменили, хотя и не заменили, тусовки), а время личных, индивидуальных проектов (и усилий). Возросла конкуренция — между персонажами, членами даже одной группы. Из концептуалистов, например, выделились совершенно отдельные судьбы и биографии. Критики работают — продолжают работать — днем с огнем ищут — измы, а — измы кончились. Нет никакого реализма. Или постинтеллектуализма — как бы себя в этом ни уверяли, в остальном, кроме тяги к — измам, совсем противоположные Павел Басинский или Лев Пирогов. Ну, Пирогов просто играется — в песочные пирожки, своими формочками, а Басинский серьезен…

У кого успешные писательские стратегии?

У того, кто выбрал — придумал изобрел и разрабатывает свой индивидуальный писательский проект.

Когда я говорю об успехе, я имею в виду успех общей литературной референтной группы. Поддержанный читателем — как у Б. Акунина. Не поддержанный — как у М. Шишкина? Не имеет значения. У него тоже — успех, только другой.

То, что представляется успешным сегодня (и отчего происходит существенный материальный доход для автора и для издателя, здесь они союзники-успешники), в развитии протяженноговремени таковым не является. Это успех проекта одноразового пользования (вот почему, скажем, успех акунинских детективов так быстро пытаются развить на ТВ и в кино). На самом деле, самыми успешными и приносящими все возрастающий массово-кассовый успех имеют вещи, часто не имеющие никакой поддержки (или очень слабую) в момент рождения, появления этой вещи на свет. А потом это уже многомиллионная, миллиардная в денежном исчислении история тиражирования Кафки, Ван Гога, Пастернака и т. д.

Индивидуальный проект всегда индивидуальный риск. На ответственности самого автора. Раньше, когда речь шла о направлениях, то неуспех одного из участников компенсировался успехом другого, а репутационный доход и литературный капитал принадлежали всему направлению. Сейчас не так.

Литературная ситуация сегодня как никогда осколочна и персонифицирована. Поэтому никак нельзя говорить о смерти литературы, о ее сумерках, закате или рассвете. Все эти стадии проходят сейчас одновременно. Кто-то рождается, кто-то умирает в литературе, рядом с литературой. Что-то у нее сейчас, именно сейчас, отпадает, отмирает, разлагается. Смердит. И на этом навозе (или рядом с ним) вырастает гиацинт. Или нарцисс. Стена нарциссов. Вдруг. Никто предсказать не мог, что на грани XXI века начнет бурно всходить поколение двадцати с небольшим летних. Которым не нужны никакие придуманные для них (за них?) стратегии. И которые вот дела-то! печатаются и в «толстяках».

Что-то вдруг актуализируется из, казалось бы, погибшего давно и навсегда. Просто в литературе окончательная смерть бывает у того, кто в литературе и не был. Так, пустили на минуточку по недоразумению. Живое, живым, о живом: есть и будет. Неживое, неживым, о неживом: тоже есть и будет всегда.

Пустыми мне представляются последние тексты стилистически одаренного изумительными мимикрийными способностями В. Сорокина. Все последние, а также предпоследние тексты изо всех сил раскручивающего сам себя (очень старается см. хотя бы «Огонек») Вик. Ерофеева наводят уныние. Странны мне и рассуждения В. Аксенова о гибели романа. Какая гибель! Оттого, что у Аксенова соткалсянеудачный роман «Кесарево свечение» и его отвергло издательство «Рэндом Хауз», которое издало «Новый сладостный стиль»?