— Я хочу сказать, что знал наверняка, что с ним произойдет, если я этого не сделаю. С этой чумой шутки плохи. Его отец был готов на всё, чтобы спасти ребёнка.

Слова Сая проникают в разум Тарика и звучат правдоподобно. Все заинтересованные в этом лица считали, что мальчик умрет. В последнюю минуту усилия Сая спасли его. Он должен благодарить молодого Целителя и поздравить с открытием вместо того, чтобы сомневаться в нём.

— Конечно. Хорошая работа, Целитель Сай.

Сай улыбается сияющей улыбкой.

— Спасибо. Могу я… то есть, я хотел бы через вас послать сообщение королю Соколу. Не могли бы вы его спросить, можно ли мне повторить эксперименты на других добровольцах?

— Я уверен, что король согласится, но я передам ему вашу просьбу.

Тарик находит выход из Лицея самостоятельно. Он больше не желает отвлекать Сая от нуждающегося в нем пациента, и ему нужно о многом подумать, а компания скорее помешала бы ему.

— Что мне делать, Патра? — спрашивает он, возвращаясь по дороге к рынку. — Спекторий — это решение, но именно его нет сейчас в Теории.

Но по дороге во дворец Патра не дает ему ответа.

Я никак не могу перестать думать о моей последней встрече с отцом. О выражении его лица, когда я создала меч, и направила ему в лицо. Я отказалась для него создавать, больше не хотела, и он собирался меня ударить. Я это видела. Поэтому создала меч быстрее, чем что-либо ранее. Тогда я и приняла решение не становиться такой, как мать, что некоторые вещи важнее, чем послушание. Он немедленно заточил меня в тюрьму на самой высокой горе Серубеля, в камере с железными дверьми и открытой задней стеной на случай, если я решу спрыгнуть вниз и разбиться. Он не верил в то, что я так поступлю. Я знаю, он думал, что после того, как мне будет не хватать королевских благ, я соглашусь с его требованиями. Он не ожидал, что мать придет мне на помощь. Я могу только представить себе его ярость, когда он обнаружил, что я и в самом деле покончила с собой. По крайней мере, я надеялась, что он верит именно в это.

С тех пор, как Ролан и Чат меня схватили, взошло три солнца и три луны, и, если бы великая река Нефари всё ещё не находилась справа от нас, я бы сказала, что мы заблудились. Мое лицо горит от солнечного ожога, который я, наверняка, заработала, а ноги так отекли, что выпирают из поношенных туфель. Я, спотыкаясь, иду за моими захватчиками и стараюсь не отставать. Они разговаривают и подкалывают друг друга в нескольких футах впереди и даже не позаботились меня связать. Каждую ночь Ролан спрашивает, убегу ли я, и каждую ночь я отвечаю, что слишком устала, чтобы делать что-либо ещё, кроме сна. Это, кажется, его успокаивает.

Я громко интересуюсь, сколько ещё до Аньяра, но никто из них не отвечает. Мы, наверняка, уже достаточно близко, чтобы Ролан позволил моему лицу зажить, а ногам отдохнуть. Кроме того, в этой потрепанной одежде я выгляжу ужасно.

Ролан торговец. Он равнодушен и всегда пользуется логикой. Конечно же, он увидит рассудительность в моих словах. Возможно, он не слышал моего вопроса, поэтому я обращаюсь к Чату.

— Чат, — каркаю я — Пожалуйста, остановись. Мне нужно облегчиться.

Чат и в самом деле останавливается, и кричит Ролану, который должен был слышать мои слова, но продолжает идти.

— Она говорит, что ей надо облегчиться. Опять.

Я стараюсь не улыбаться, когда слышу раздражение в его голосе. Это правда, я заставляю их часто останавливаться. Но я должна создавать при каждой возможности, если хочу сохранить силы.

— Ты же только что облегчалась, совсем недавно, — говорит, останавливаясь, Ролан.

Он кривит губы в уродливой усмешке.

— Ты нас задерживаешь. Возможно, это твой план?

— С тех пор прошло уже много времени, — возражаю я.

Я должна это знать, ведь я слежу за движением солнца, и, насколько могу судить, выделяю спекторий каждый час или около того. Если кто и хочет в Аньяр, то это я. Но я также не могу рисковать и выделять элемент ночью, во сне. При мысли о королевском младенце, который протек в своей постели, я почти краснею. Я научилась контролировать созидание спектория с тех пор, как мне исполнилось четыре. С тех пор я не терпела ни одной неудачи.

— Странно — говорит Чат, сжимая мой подбородок своей большой рукой, но не грубо. — Можно подумать, что она устала так же, как мы, но посмотри на нее. Радостная и бодра…

— Ну, — я вырываю подбородок из его пальцев. — Если бы тебе пришлось идти в моих тоненьких туфельках, ты бы так не думал.

Ролан обдумывает это и, внимательно меня осмотрев, говорит:

— Мы разобьём здесь лагерь. Мы как раз рядом с Аньяром.

Облегчение охватывает меня, как приятный бриз. Ролан смотрит на Чата.

— Я отнесу спекторий на базар и обменяю его на еду и приличную одежду для нее. Мы прервем наше путешествие здесь и отдохнем.

Чат указывает головой в мою сторону.

— Не могу представить, что за нее много заплатят, если она будет так одета. Хотя, эти глаза. Разве они не удивительные?

К моему удивлению Ролан соглашается.

— Это единственное, что в есть в ней удивительного. — Сказав это, он поворачивается к горизонту и уходит.

Я смотрю на Чата, прикрывая рукой глаза от солнца, которое стоит в зените.

— Мне нужно облегчиться — напоминаю я.

Он резко поворачивается ко мне спиной.

Как правило, мне позволяют уединится, пока я разговариваю. Как только я замолкаю, они оборачиваются, чтобы убедится, что я не убежала. Поэтому, пока рою ямку для спектория, я начинаю болтать о том, как это было — вырасти в Серубеле. Я рассказываю Чату легенду о Скалдингах, одну из его любимых историй о Змеях, и сообщаю о веревочных мостах и больших водопадах, которые вливаются в реку Нефари.

К моему облегчению, Чат никогда не спрашивает, почему мне требуется так много время. Дыра глубока, и я наполняю ее до краев спекторием, даже не пытаясь придать ему форму. Просто позволяю ему стекать с моих рук, и остыть в горячем песке пустыни. Я прикрываю его песком и быстро справляю нужду, чтобы никто не исследовал мокрое место. Хоть я и не думаю, что Чат от природы любопытен, но просто на случай, если он вдруг голоден и его разум проснётся, поэтому он начнёт задавать вопросы.

Когда я заканчиваю, он предлагает мне трапезу, которая состоит из кактуса, очищенного от колючек, нескольких кусков сушеной рыбы, и каких-то ягод. Ягоды у меня уже возникало искушение съесть раньше, но я была не уверена, ядовиты они или нет. Было бы хорошо, если бы я знала это заранее, думаю я, в то время как вкус ягод вызывает у меня восторг. Я, с бурчащим желудком, проходила мимо всех этих источников пищи. Если бы меня не поймали, я бы не выжила.

— Не спеши — предупреждает Чат, пока я пытаюсь прожевать то, что набила в рот. — Не то тебя стошнит.

Пока я ем, Чат засыпает меня вопросами.

— Почему ты ее отпустила? — спрашивает он, хмурясь.

— Ее глаза — говорю я, и это удивляет нас обоих. — Она понимала, что с ней происходит.

— Ну, конечно, она понимала. Так же, как понимала, что происходит с людьми, которых она, возможно, съела в своей жизни.

Я об этом не подумала. Конечно, он прав. Я предлагаю ему ягоды, которые не могу доесть, чтобы меня не стошнило. Он принимает их и задумчиво кладёт одну в рот.

— Надеюсь, ты усвоила урок, — говорит он немного самодовольно, указывая на руку, которая до сих пор пульсирует от боли из-за яда. — Парани не глупы. И они не дружелюбны.

А затем мы сидим молча и ждем возвращения Ролана. Его долго нет, и это заставляет меня задуматься о том, насколько велик базар и сколько там собирается народу. Будет ли толпа достаточно большой, чтобы исчезнуть в ней.

Ролан возвращается с заходом солнца с большой вязанкой на спине. Когда он опускает её вниз, он испытующе смотрит на меня.

— Ты похудела за эти несколько дней, — осторожно говорит он.