Мы оба знаем, что это слабо сказано. Наши пайки были, мягко говоря, скудными, если не сказать крошечными.

— Ты ела?

Я киваю.

Из связки он достает пригоршню стеблей с листьями, крошечный стеклянный сосуд с белой пудрой и маленький глиняный котелок.

— Это смягчит волдыри на твоем лице, — говорит он и трясёт перед моим носом листьями. — И я сварю кое-что, что поможет твоим распухшим лодыжкам. Чат, разожги огонь, сначала листья нужно отварить, чтобы они превратились в лекарство.

— У нас больше нет кремня — сообщает ему Чат.

— Я купил для нас новый, мой друг, — он бросает Чату два больших камня. Чату не хватает координации, чтобы поймать их, но он поднимает их с песка и уходит, я полагаю, чтобы собрать что-нибудь достаточно сухое для поддержания огня.

Пока котелок остывает, Ролан достает что-то вроде льняного полотна из своей вязанки.

— Я принес тебе приличную одежду. Твое платье грязное, и, кроме того, слишком большое.

Он протягивает полотно мне. Я разворачиваю его и с ужасом замечаю, что предмет одежды крошечный. Я поднимаю его вверх, не уверенная, смотрю ли я на верхнюю часть, или на нижнюю.

— Где остальное?

— Это все.

— Я не могу такое носить, — сообщаю я.

Моя мать точно не это имела ввиду. Серубелиянцы в кварталах низших не стали бы унижать себя таким скудным одеянием.

— Ты это наденешь, — говорит он и сплевывает в песок рядом со мной.

— Одежда едва прикроет моё тело, — протестую я и отдаю ему назад. Он снова суёт мне её в руки.

— Ну, так в этом и весь смысл, так ведь? Как я завлеку покупателя, если ты будешь укутана, как храмовая вдова? Хотя я уверен, что благодаря твоей молочной кожи мы получим хорошую цену. Такой цвет редок в Теории даже среди освобожденных рабов.

Я не уверена, что знаю, кто такая храмовая вдова, но, очевидно, это женщина, которая одевается с некоторой скромностью, и поэтому ей не нужны листья, чтобы лечить солнечные ожоги. Да, в Теории жарко, и не было ни минуты, когда бы я не потела. В этой одежде было бы легче переносить жару, но неужели здесь считается приличным открывать так много тела? Насколько низкой должна быть мораль в Теории!

И почему я задаю себе такие глупые вопросы?

Если верить Ролану, я должна буду стать любовницей торговца. Не должно ли это беспокоить меня больше?

Но я собираюсь бежать, говорю я себе. И уже скоро — до того, как мы доберёмся до города Аньяр.

Чат возвращается, и разжигает огонь в небольшой выкопанной им яме. Ролан принимается давить и варить листья, затем протягивает их мне, чтобы я приложила к лицу. Должна признать, что они сразу же вытягивают жар из моих щек. Он бросает остальные листья в горшок и варит их немного дольше. Через некоторое время он дует на зеленый, пенистый отвар и оборачивает кусок льна вокруг котелка, чтобы не обжечь руку. Он бросает в него кусок чего-то, похожего на сахар, потом добавляет порошок из баночки и несколько секунд помешивает. Затем осторожно протягивает котелок мне.

— Осторожно. Отвар горячий. Делай маленькие глотки.

Я в ужасе от того, что в такую жару мне придётся пить что-то горячее. Это больше похоже на наказание, а не на лекарство.

— Что это? Пахнет ужасно.

Благодаря сахару запах на самом деле сладкий, но я хочу усложнить жизнь Ролану. Чего-то другого он не заслуживает. И, кроме того, я привыкла инстинктивно врать.

— Это козий виноград. Оно увлажнит кожу, и ускорит процесс заживления твоих ожогов. Тебе надо выпить все.

Но я уже его пью. Напиток восхитителен, и смягчает мое пересохшее горло, хотя и обжигает. Кусочки листьев застревают в зубах, и Ролан велит их жевать, чтобы полностью использовать отвар. Я почти готова поблагодарить его, но не могу заставить себя сделать это. Ведь единственная причина, по которой он мне помогает — это возможность получить высокую цену за все хлопоты, которые у него были со мной. Должно быть мы недалеко от города. Они хотят, чтобы их драгоценный груз исцелился, прежде чем представить его не базаре.

— А ты сам не хочешь немного выпить? — спрашиваю я, поднимая котелок выше, чтобы допить последние капли.

Но эта мысль лишь мимолётна, напиток начинает действовать.

Мир исчезает в сужающейся дыре, оставляя в конце только ещё ухмыляющееся лицо Ролана, прежде чем я теряю сознание.

Рашиди без приглашения входит в покои Тарика. Тарик лежит в своей массивной кровати, на том самом месте, где раньше лежал отец. Жутко спать в комнате, где умер отец, в кровати, где его отец исхудал до костей. Рашиди поднимается по лестнице, и садится перед Тариком на край кровати. Тарик не смотрит на него, а продолжает гладить лежащую рядом Патру и смотреть на фреску, нарисованную на высоком потолке.

— Караваны отправились в Пелусию и Серубель, Ваше Величество.

— Нам нужен спекторий Серубеля, Рашиди. Ты бы видел этого мальчика, Джуя. Он находился на пороге смерти и полностью выздоровел за два солнечных цикла.

Рашиди вздыхает.

— Конечно, я не мог видеть мальчика, сир, так как остаюсь во дворце, где мое место.

— Я должен знать свой народ, — говорит Тарик. — А единственный способ узнать его по-настоящему, это смешаться с моими подданными.

Это самый благородный мотив, который у него есть, чтобы выходить из дворца, но существуют также эгоистичные, и они оба это знают. Кроме того, Рашиди остаётся во дворце не так часто, как утверждает. В конце концов, он защитник народа Теории. Его обязанности требуют, чтобы он находился среди её жителей.

Рашиди не спорит, а, значит, у него есть скрытые причины лично доставить сообщение о караванах. Тарик напрягается и ждет.

Рашиди откашливается.

— Как ваш доверенный советник, Ваше Величество, я должен рекомендовать вам послать караван еще и в Хемут.

Тарик переводит осторожный взгляд на своего друга.

— Зачем?

— Что бы начать переговоры о браке, конечно.

Он резко садиться, пугая и Патру, и Рашиди.

— И на ком хочет жениться Сетос?

И это в его пятнадцать? Проклятье, во что вляпался его брат? Разве Тарик не ясно выразился, когда сказал, что ему хватает поводов для волнения? Несомненно, Сетос ведь не сделает из себя посмешище из-за симпатичной посланницы, которую представили при дворе?

— Это была не моя идея пригласить ее на ужин во дворец, — ворчит Тарик.

Только слепой не заметил бы внимания, которое уделял ей Сетос.

— Вы неправильно меня поняли, сир. Невеста, о которой я говорю, предназначается вам.

Вот как? Рашиди придерживается того же мнения, что и Сетос; они оба хотят повесить ему на шею женщину. Даже женить. Еще один рот, который нужно кормить, чувства, о которых нужно заботиться, и без сомнения, свадьба — дорогое удовольствие. Да ещё в такое время! Это почти немыслимо.

Поскольку Тарик не отвечает, Рашиди продолжает.

— Вам как можно скорее нужен наследник. Что если — конечно ужасно говорить об этом, сир, поэтому простите меня — что, если вы заразитесь этой ужасной чумой? Тогда родословная закончится на вас.

— Есть ещё Сетос, — отвечает он сухо.

Рашиди морщит нос.

— Я нисколько не сомневаюсь, что ваш брат уже произвел несколько незаконных наследников, Ваше Величество. Но вы хорошо знаете законы. Первенец…

— Я знаю закон, Рашиди. Но к чему такая спешка? Я едва взошел на трон. Еще отец не остыл в могиле. Кроме того, отец женился по любви. Почему же я не могу?

— Ваш отец женился не по любви. Насколько я помню, так получилось, что он влюбился в вашу мать после свадьбы, что само по себе крайне редкое и удачное обстоятельство. Боюсь, что, когда речь заходи о браке — любовь не играет большой роли.

Тарик снова ложится и отворачивается от Рашиди. Патра все еще мурлычет и считает момент подходящим тоже поменять позу, чтобы Тарику было удобнее чесать ее за ушами.