Жизненная позиция Александра Адуева выглядит подчеркнуто романтической, но этим она не исчерпывается. В новый, неведомый еще мир Александр вступает наследником вообще старой «простой, несложной, немудреной жизни», сплава патриархальных укладов — от идиллических до средневеково-рыцарских. В его «взгляде на жизнь» романтически преломлена безусловность и абсолютность (в своих истоках героическая) жизненных требований и мерок, исключающих и неприемлющих все обыкновенные, повседневные проявления и требования бытия, всю его прозу вообще.

Погружая Адуева-младшего в различные сферы действительной обыкновенной жизни (служебно-бюрократическую, литературно-журнальную, семейно-родственную и в особенности любовную) и сталкивая с ними, Гончаров вскрывает полную несостоятельность запоздало-героической «философии» своего героя. Независимо от воли Адуева-младшего жизнь пересматривает, снижает и пародирует его абсолютные критерии и претензии, будь то мечта «о славе писателя», о «благородной колоссальной страсти» или об общественной деятельности сразу в роли министра, обрекая героя на трагикомическую участь.

Во второй части произведения художник развенчивает и позицию Адуева-старшего, петербургского чиновника и фабриканта, представителя и адвоката «нового порядка», с его культом прозаично-прагматических, повседневных интересов действительности. «Практическая натура» (Белинский), Петр Адуев с его апологией «дела», «холодным анализом» задуман носителем, в свою очередь, одного из коренных «взглядов на жизнь». В отличие от «племянника», признававшего лишь безотносительные, непреходящие явления жизни вне связи с их повседневными, обыкновенными сторонами, Адуев-старший не находит и не приемлет в мире ничего, кроме текущего, относительного и условного. И это характеризует его понимание священных в глазах Александра дружбы, потребности в искреннем человеческом союзе, самой любви, которую «дядюшка» называет попросту «привычкой». Обобщенно-типологическая по своей сущности позиция Петра Адуева, не исчерпываясь буржуазным практицизмом, характеризуется безраздельным позитивизмом и релятивизмом.

Если героически мыслящий Александр не выдержал испытания жизненной прозой, то суд над Адуевым-старшим Гончаров вершит с позиций именно тех общечеловеческих ценностей (любовь, дружба, человеческая бескорыстная теплота), которые герой «нового порядка» считал «мечтами, игрушками, обманом». Полный жизненный крах «дядюшки» в эпилоге романа уже очевиден.

Истина жизни, которой должен руководствоваться нынешний человек, заключается, по Гончарову, не в разрыве ценностей и потребностей абсолютно-вечных и относительно-преходящих, духовно-внутренних и внешне-материальных, чувства и разума, счастья и «дела» (долга), свободы и необходимости, но в их взаимосвязи и единстве как залоге «полноты жизни», и цельности личности. Доминантой в этом единстве должны быть тем не менее немногие «главные» духовно-нравственные интересы и цели человека типа одухотворенного, «вечного» союза мужчины и женщины, искренней дружбы и т. п. Одушевляя и поэтизируя собой разнородные текущие практические заботы и обязанности людей (в том числе и социально-политического характера), эти «главные» цели снимают их ограниченность и прозаичность. Так, прозревший Александр намерен из «сумасброда... мечтателя... разочарованного... провинциала» сделаться «просто человеком, каких в Петербурге много», не отбрасывая свои «юношеские мечты», но руководствуясь ими. Конкретного воплощения новый нравственно-эстетический идеал (новая поэзия) в «Обыкновенной истории», однако, не получил. Переходно-прозаическая эпоха в итоге художественной ее поверки предстала еще неодолимо расколотой, состоящей лишь из ограниченных крайностей. Тут возможна либо поэзия, не искушенная прозой, либо проза без грана поэзии.

Работа над романом «Обломов» совпала с широким общественным подъемом в России после Крымской войны. Вышел роман в свет в период решительного размежевания в русском освободительном движении либералов и демократов, тенденции реформистской и революционной. Центральное место в «Обломове» занял анализ причин апатии и бездействия дворянина-помещика Ильи Ильича Обломова,

человека, не обделенного природой, не чуждого «всеобщих человеческих скорбей». В чем тайна гибели героя, почему ни дружба, ни сама любовь, выведшая его было на время из состояния физической и духовной неподвижности, не смогли пробудить и спасти его?

Объяснение художника было эпически обстоятельным и глубоко убедительным: причина в «обломовщине» как строе, нравах и понятиях жизни, основанной на даровом труде крепостных крестьян, проникнутой идеалами праздности, вечного покоя и беззаботности, среди которых «ищущие проявления силы» роковым образом «никли и увядали». Восходя к типу «простой, несложной, немудреной жизни» из «Обыкновенной истории», «обломовщина» в новом произведении приобрела, таким образом, четкую социологическую конкретность, классово-сословную определенность (особенно в главе «Сон Обломова»), позволяющую прямо увязать гибель главного героя, владельца трехсот Захаров, с русскими крепостническими порядками, парализующими волю и извращающими понятия человека. Это было блестяще сделано Добролюбовым в знаменитой статье «Что такое обломовщина?» (1859), воспринятой передовой Россией как своего рода программный документ. Называя Обломова «коренным, народным нашим типом, от которого не мог отделаться ни один из наших серьезных художников», критик увидел в нем полное и яркое обобщение современного дворянского либерала (и вместе — завершение литературного типа «лишнего человека»), обнаружившего свою полную несостоятельность перед лицом «настоящего дела» — решительной борьбы с самодержавно-крепостническим строем.

С позиций «реальной критики» роман Гончарова был признан исключительным по значению вкладом в развитие реализма в русской литературе. Писатель, по утверждению Добролюбова, воплотил в своем романе важнейший процесс современной ему русской действительности, показал борьбу нового и старого в жизни дореформенной России. Глубину и тонкость добролюбовского анализа (в первую очередь образа Обломова, характер которого, как он показывает, реалистически детерминирован всем строем жизни тогдашней России, нуждавшейся в коренных переменах), проникновение критика в авторский замысел, справедливость основных выводов, к которым подводит читателя статья «Что такое обломовщина?», признал сам Гончаров, не разделявший во многом взглядов Добролюбова: «Такого сочувствия и эстетического анализа я от него не ожидал, воображая его гораздо суше».

Социально-конкретный и социально-психологический смысл понятия «обломовщины» сочетается в романе с аспектом типологическим — значением одного из устойчивых общерусских и даже всемирных способов, «жанров» жизни. Это бытие и быт бездуховные, начисто лишенные «вечных стремлений» человека к совершенству и гармонии. И такова не только «обломовщина» патриархально-деревенская, но и петербургско-городская. И там и здесь отсутствует подлинное движение, царят неподвижность и сон либо суетность, погоня за мнимыми ценностями; и там и здесь «рассыпается, раздробляется» человеческая личность.

Противоядием «обломовщине» и антиподом Обломова в романе представлены Андрей Штольц и способ жизни, им утверждаемый. Современная писателю критика отнеслась в целом к «штольцевщине» отрицательно. Необходимо, однако, говоря об этом герое, различать замысел и его реализацию.

Личность Штольца задумана как гармоническое «равновесие» практических сторон с тонкими потребностями духа. Отсюда, по мысли романиста, цельность этого лица, не знающего разлада между умом и сердцем, сознанием и действованием. «Он, — говорится о Штольце, — беспрестанно в движении», и этот мотив чрезвычайно важен. Движение героя есть отражение и выражение того безустального «стремления вперед, достижения свыше предназначенной цели, при ежеминутной борьбе с обманчивыми надеждами, с мучительными преградами», вне которых, считает писатель, не преодолеть косную силу (а порой и обаяние) обломовской тишины и покоя. Движение — основной залог истинно человеческого образа жизни.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: