Неубедительными поэтому выглядят упреки Гончарову в том, что он якобы не показал, сокрыл конкретное дело Штольца. Ведь герой уже при выходе в самостоятельную жизнь отклоняет «обычную колею», «стереотипные формы жизни» и деятельности, доступные современному обществу, ради небывало «широкой дороги», т. е. неограниченной, а потому и неизбежно малоконкретной активности. С ее помощью Штольц в конце концов обретал то «последнее счастье человека», именно одухотворенно-цельный союз с любимой женщиной, которое стало недосягаемым для спутанного обломовщиной Ильи Ильича.

Интересный по замыслу образ Штольца, современной реально-поэтической личности, не был, да и не мог быть, полнокровно художественно воплощен, что признал и сам Гончаров («не живой, а просто идея»). Личность Штольца, не связанная с передовой идейно-общественной тенденцией 60-х годов (революционно-демократическую идеологию Гончаров не принимал), приобретала абстрактность, грешила декларацией. Иные же способы «заземлять» этот идеально задуманный характер лишь привносили в него те черты эгоизма, делячества, рассудочности, которые как раз и исключались замыслом.

Семейное счастье Штольца с Ольгой Ильинской выглядит изолированным от общей жизни, замкнутым самодовлеющими интересами любящих. В известной степени это не расходится с гончаровской трактовкой роли и значения любви в обществе. Вслед за своим героем писатель готов считать, «что любовь... движет миром» и «имеет громадное влияние на судьбу — и людей и людских дел». Любовь, по Гончарову, верно понятая, благотворно воздействует на окружающий любящих общественный круг, получает широкое нравственно-этическое значение. Такой смысл должен был иметь и счастливый семейный союз героев «Обломова». Однако роман внес значительную поправку в эти планы, в самую концепцию художника, вскрывая ее несомненную утопичность, иллюзорность. Общественных выходов любовь Штольца и Ольги Ильинской не имеет.

Объективно неизбежный схематизм образа Штольца и «штольцевщины» субъективно рассматривался Гончаровым как очередное свидетельство неодолимой рутины, сопротивления современного быта, когда «между действительностью и идеалом лежит... бездна». Торжествовали в настоящей жизни лишь мелочно-суетные и ограниченные чиновники Судьбинские и литераторы Пенкины.

Новое разочарование в человеческих возможностях своей эпохи своеобразно отразилось на итоговой трактовке заглавного персонажа романа. Апатия, бездействие и робость Ильи Ильича перед целью жизни, достигнуть которой не сумел, по сути дела, и деятельно-активный Штольц, получали известное оправдание, понимание со стороны автора. Вина Обломова в конце произведения смягчена его бедой, в судьбе героя нарастают, сменяя комические, трагические ноты. Упрек герою-обломовцу («он не понял этой жизни») сочетается здесь с укором бездушной и бездуховной действительности, которая «никуда не годится». Отсюда и слова Ольги Ильинской о «хрустальной душе» Обломова, «перла в толпе».

Общая оценка личности Обломова и его судьбы в романе неоднозначна. В произведении сплелись своего рода обширная физиология барина и барства и глубокое раздумье художника об уделе развитого, идеально настроенного человека в современном мире. Аспекты эти тесно связаны, но способны обретать и самостоятельное звучание.

Художественная неубедительность реально-поэтического по замыслу мужского персонажа (Штольц) привела к выдвижению на первый план в романе гармонического женского характера — Ольги Ильинской, одухотворенной, сознательно и действенно любящей. Этот образ — большая творческая победа художника. «Ольга, — отмечал Добролюбов, — по своему развитию, представляет высший идеал, какой только может теперь русский художник вызвать из теперешней русской жизни».

Над «Обрывом» Гончаров работал с большими перерывами почти двадцать лет. По первоначальному замыслу (1849) вместо нигилиста Волохова, каким он вышел в окончательном варианте романа, был намечен сосланный под надзор полиции по неблагонадежности вольнодумец. Увлекшись Волоховым, Вера, тяготящаяся стесняющими ее формами и нравами провинциального консервативного быта, уехала с ним в Сибирь. В решении Веры, внешне напоминавшем подвиг декабристок, акцентировались, однако, не столько идейные мотивы, сколько величие женской любви, подобной чувству Ольги Ильинской к Обломову.

Обострение идейной борьбы в 60-е годы, неприятие романистом материалистических и революционных идей демократов, их трактовки женского вопроса, а также ряд внешних обстоятельств внесли существенные изменения в первоначальный план «Обрыва». Поведение и понятия Волохова приобрели идеологическую подоплеку «новой правды», чуждой уже не только традиционно мыслящей помещице Бережковой и художнику-идеалисту Райскому, но в своей основе и Вере. Встречи-свидания героини с Волоховым перерастают теперь в идейную сшибку двух миропониманий, взаимонеприемлемых формул союза мужчины и женщины (любовь «срочная», чувственная и «вечная», исполненная духовности и долга). Страсть Веры приводит к «падению» и тяжелой драме героини и осмыслена писателем как трагическая ошибка, «обрыв» на пути к подлинному идеалу любви и семьи.

Образ нигилиста Волохова, как показала демократическая критика (статьи «Уличная философия» Салтыкова-Щедрина, «Талантливая бесталанность» Н. В. Шелгунова и др.), был идейным и художественным просчетом романиста. В убедительности Волохов во многом уступал образу Базарова, воссозданному в конце 50-х годов «первооткрывателем» нового типа русской разночинной интеллигенции Тургеневым, автором «Отцов и детей».

Закономерной была и творческая неудача новой после Штольца попытки художника изобразить в лице лесопромышленника Тушина реальный позитивный противовес Волоховым и артистическим обломовцам Райским, нарисовать воистину «цельную фигуру» «нормального человека», не ведающего противоречия «долга и труда», интересов личных и общественных, внутренних и материальных.

В «Обрыве» роль реально-поэтического характера и вместе центра романа уже безраздельно принадлежит женщине — Вере. Это объясняет и ту широту, с которой рассмотрены здесь разнообразные «образы страстей», выдвинутые, по словам писателя, «на первый план». Перед читателем последовательно проходят изображения любви сентиментальной (Наташа и Райский), эгоистически-замкнутой, «мещанской» (Марфенька и Викентьев), условно-светской (Софья Беловодова — граф Милари), старомодно-рыцарственной (Татьяна Марковна Бережкова — Ватутин), артистической, с преобладанием фантазии, воображения над всеми способностями души (Райский — Вера), «почти слепой», бессознательной (Козлов и его жена Ульяна), наконец, «дикой, животной» страсти крепостного мужика Савелия к его жене Марине, «этой крепостной Мессалине», и т. п. Через виды страстей Гончаров прослеживает и передает как бы духовно-нравственную историю человечества, его развитие со времен античности (холодная красавица Софья Беловодова уподоблена древней мраморной статуе) через средневековье и до идеалов настоящего периода, символизируемого высокодуховной (в христианско-евангельском смысле) «любовью-долгом» Веры, этой «ожившей статуи».

В «Обрыве» отражены религиозные настроения Гончарова, противопоставляемые им в качестве «вечной» правды материалистическому учению демократов. «У меня, — свидетельствовал романист, — мечты, желания и молитвы Райского кончаются, как торжественным аккордом в музыке, апофеозом женщин, потом родины России, наконец, Божества и Любви...»

В трех своих романах Гончаров был склонен видеть своеобразную «трилогию», посвященную трем последовательно воспроизведенным эпохам русской жизни. «Обыкновенная история», «Обломов», «Обрыв» действительно имеют ряд таких общих тем и мотивов, как «обломовщина» и обломовцы, мотив «необходимости труда... живого дела в борьбе с всероссийским застоем», а также структурно схожих образов положительных героев (Штольц — Тушин, Ольга — Вера) и др. В каждом из романов значительное место занимает любовный сюжет и любовная коллизия. Все же прямого развития проблематики предыдущего произведения в последующем у Гончарова нет; каждое из них посвящено по преимуществу своему кругу вопросов.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: