Изгнание в Лимож, из которого Лафонтен вскоре вернулся в Париж, стало переломной вехой в его творческой жизни. С 1664 г. до конца 70-х годов длится второй период литературной деятельности поэта. Творчество Лафонтена приобретает теперь отчетливо классицистические очертания, причем со временем в нем все более усиливаются реалистические тенденции.

Король и в эти годы продолжал сохранять недоброжелательность по отношению к Лафонтену. Автора «Сказок» и «Басен» Людовик XIV не пытался приблизить к трону. Своеобразие места, занимаемого Лафонтеном в истории взаимоотношений французских писателей-классицистов с абсолютной монархией, было подчеркнуто Пушкиным. Говоря о литературе XVII столетия, он отметил: «Писатели были призваны ко двору и задарены пенсиями... Были исключения: бедный дворянин (несмотря на господствующую набожность) печатал в Голландии свои веселые сказки о монахинях... Зато Лафонтен умер без пенсии...». Притеснение Лафонтена Людовиком XIV и Кольбером принимало различные формы. Министр запретил публикацию «Сказок» во Франции как произведения, подрывающего авторитет церкви и религии. Доступ одному из виднейших французских писателей в Академию оказался открытым лишь в 1684 г., когда поэт, как сказал сам Людовик XIV, «дал обещание образумиться».

Вступая в своеобразную оппозицию абсолютистскому правительству, Лафонтен не видел возможности продолжать литературную деятельность, не заручившись материальной поддержкой влиятельных меценатов. Это обстоятельство способствовало распространению превратных представлений о внутреннем облике писателя. Согласно одному типу легенд, сложившихся вокруг имени Лафонтена, замечательный баснописец был будто бы человеком порочным и двуличным. Так, например, Ламартин видел в поэте-классицисте закоренелого эгоиста, хитроумного житейского практика и льстеца. Согласно другой версии (Тэн, Брюнетьер) Лафонтен был будто бы своего рода рассеянным сомнамбулом, витавшим по преимуществу в мечтах, чуждавшимся систематического труда, творившим по наитию, и именно поэтому нуждавшимся в неусыпном руководстве и опеке.

На самом деле обе эти легенды не соответствуют действительности. Лафонтен был упорным тружеником. Его «Басни» — результат кропотливейшей работы. Лафонтен прекрасно отдавал себе отчет в значении своего поэтического дела. Он был острым наблюдателем, тонким психологом, глубоким мыслителем. Басни Лафонтена говорят об основательном философском образовании, постепенно приобретенном поэтом (так, в 1670-х годах Лафонтен, ознакомившись с трудами Гассенди, стал последователем его материалистического учения). Они же свидетельствуют об остром интересе Лафонтена к перипетиям общественно-политической жизни страны, о его гражданском мужестве. Весьма часто они представляют собой лишь слегка завуалированные памфлеты на носителей государственной власти и острые политические фельетоны.

Никола Ларжильер.

Портрет Жана де Лафонтена

Версаль

Потакая временами капризам аристократических меценатов, Лафонтен вместе с тем не давал им себя подчинить и связать. К тому же поэт старался искать опору в тех кругах господствующего общества, которые в данный момент были склонны оказывать поддержку оппозиционно и критически настроенным литераторам. В 60-е годы покровительницами Лафонтена были представительницы аристократической знати, пытавшиеся сохранить верность былым фрондерским традициям (герцогини Буйонская и Орлеанская). Они считали для себя выгодным опекать деятелей литературы, не пользовавшихся благосклонностью королевского двора. В 70-е годы Лафонтен освобождается от опеки аристократической знати и пытается опереться на янсенистские круги, находившиеся в состоянии острого конфликта с правительством и ортодоксальным течением в католической церкви (г-жа де ла Саблиер).

Зависимость Лафонтена от покровителей находила отражение и в его литературной деятельности. Она толкала его на создание ряда произведений, не соответствовавших его поэтическим наклонностям. Таким поэтическим откупом, вынужденной данью янсенистским покровителям было, например, издание Лафонтеном одобренного Пор-Роялем «Сборника христианских стихотворений» (1671) или написание им поэмы «Святой Малх в плену» (1673). Благочестивое содержание этой поэмы, прославлявшей аскетическое воздержание, вступало в явное противоречие с четвертой книгой вольнодумных «Сказок» и вторым, пронизанным материалистическими воззрениями сборником «Басен» — произведениями, над которыми писатель работал тогда же, в начале 70-х годов.

Значительно больше простора своим поэтическим влечениям Лафонтен дал в прозаической повести со стихотворными вставками «Любовь Психеи и Купидона» (1669), написанной по мотивам вставной новеллы из романа Апулея «Золотой осел». Лафонтен избрал для своей повести оригинальное обрамление, повествующее о поездке четырех друзей литераторов за город в Версаль и о беседах, которые они ведут, перемежая их чтением истории любви Психеи и Купидона, сочиненной одним из приятелей — Полифилом. В Полифиле Лафонтен, несомненно, изобразил самого себя. Обращение Полифила к Наслаждению: «Я музыку люблю, игру и страсть и книги. Деревню, город — все, я нахожу во всем причину быть твоим рабом. Мне даже радостен сердечной грусти миг...» (пер. Н. Я. Рыковой) — это кредо самого Лафонтена. Широко же распространенная версия, согласно которой прототипами собеседников Полифила послужили Буало, Мольер и Расин, в настоящее время наукой отвергнута.

Лафонтен обработал древний сюжет на современной писателю лад. Он добивался стилистического изящества и изысканности изложения, пересыпал его тонко завуалированными насмешками, метившими в монарха и его окружение, стремился в духе классицистических принципов придать поступкам героев психологическую обоснованность и логическую последовательность, усиливая по сравнению со своими предшественниками мотивы чувствительного сострадания героине. И все же, сколь очевидно ни сказались в повести Лафонтена прециозно-классицистические вкусы, в ней сохранился исконный поэтический аромат народной волшебной сказки. Повесть Лафонтена оставила заметный след в русской литературе: ею вдохновлялся И. Ф. Богданович, создавая поэму «Душенька» (1778—1783), определенные отблески ее воздействия можно обнаружить в «Руслане и Людмиле» Пушкина.

Восходящие к эпохе Ренессанса мотивы гуманистического жизнелюбия особенно ярко воплотились в брызжущих озорством и остроумием, преисполненных неистощимой выдумки и искрящегося юмора «Сказках» Лафонтена (пять книг вышли в свет в 1665—1685 гг.). В своих «Сказках» поэт обращался к сюжетам, почерпнутым из произведений Петрония, Апулея, Боккаччо, Макиавелли и Ариосто, Антуана де ла Саль, Рабле и Деперье, Маргариты Наваррской, из средневековых фаблио и народных сказок. Чаще всего в качестве первоисточника Лафонтен использовал произведения ренессансных новеллистов, а из них в первую очередь Боккаччо.

Уже само обращение поэта к ренессансной традиции, пронизанной жаждой земного счастья, звучало вызовом по отношению к могущественным клерикальным кругам, которые стремились подавлять любое проявление вольнодумной мысли. Жизнелюбивые же, задорные «Сказки» Лафонтена не только свидетельствовали о тонкой наблюдательности и блестящем стилистическом мастерстве писателя. Они подрывали уважение к церкви, порождали сомнения в безгрешности ее служителей, в святости сословных привилегий. «Сказки» Лафонтена, пусть в игривой и фривольной форме, пусть с разной степенью глубины по сравнению с первоисточниками, говорили о равных правах людей на наслаждение земными благами независимо от их богатства и сословного положения. Они прославляли людей, которые добиваются осуществления своих прав на счастье, полагаясь только на собственную молодость, энергию, изобретательность, осмеивали тех, кто пытается отстаивать свои интересы, опираясь на грубую силу и накопленное богатство. Весьма знаменательны и те стихотворные новеллы, в которых Лафонтен противопоставляет крестьянам-труженикам жестоко угнетающих их дворян («Крестьянин, оскорбивший своего господина», «Сатана из страны папефигов»).