— Наш тятя вот-вот придет из госпиталя и не одну, а целую горсть звезд привезет мне!

— Хвастай, хвастай! — рассердился Володька Мальгин, забирая у Ваньки звезду. Отец у него недавно вернулся домой по ранению, да сразу же и бросил их с матерью, стал жить в доме вдовы Александры Федоровны. Ему, если достанется звезда, то не от тяти своего, а от старшего брата Макара. Только останется ли тот живым?

— Ух баская! — вырвалось у Вовки Барыкина. — Интересно, как она окрашена?

Вовка колупнул ногтем алую эмаль, но на звезде не осталось и царапинки:

— Крепкая, ее и немецкая пуля не возьмет!

Дольше всех держал звезду эвакуированный Миша Вербицкий.

— Папа мой всегда носил такую же звезду, — вздохнул Миша. — А за войну с белофиннами он получил орден Красной Звезды.

— Тогда пусть звезда и будет орденом, а? — подхватил Осяга.

— Она же на всех одна, а нас во-он сколько! — жалобно протянул Ванька Парасковьин. — Мне ее век не нашивать…

— Заслужишь — наградим, правда, ребята?! — серьезно сказал Миша Вербицкий.

— Чем ее заслужишь? Где они, враги, в Юровке? — загрустил Ванька, и нам всем стало смешно. Ванька самодельного поджигателя боится, а из чего бы он фашистов начал стрелять? Наган ему и подавно не удержать, винтовка раза в три длиннее Ваньки.

— Чо смеетесь? — обиделся Ванька и чуть не разревелся. — Думаете, я боюсь немцев? Как в баню ночью за лампой надо, так Ванька беги, а тут и смешно…

— Ладно, ладно, Ваньша! Немцев немало пожгли нашими склянками. Со всей Юровки собрали бутылки на фронт, — вспомнил Осяга.

Что верно, то верно! В первую военную зиму мы с ребятами после уроков до потемок бегали по деревне, заставляли стариков и старух шариться в подпольях и чуланах, старались как можно больше сдать бутылок под горючую смесь — поджигать ею вражеские танки. Мороз к вечеру зверел, рвал с треском и звоном на улицах землю, и мы пугались за посуду в коробке на санках. Бутылки на стуже белели изнутри, и стекло становилось хрупким… Все подряд мы ознобились, приходили в школу с распухшими ушами и черными пятнами на лицах. Спасали гусиным жиром себя и учителей…

Теплая и потная звезда вернулась ко мне, только уже не была она больше моей: теперь звезда общая и не просто звезда, а орден! А за что и кого награждать — это пока мы не решили.

Домашней работы ни у кого не нашлось, и Осяга повел нас купаться на Мальгин пруд. Маленькое озеро густо «зацвело» зеленью, а пруд в логу перед речкой Крутишкой всегда чистый, донные ключи не дают застояться воде. Одно боязно мне: чуть занырнешь поглубже — и студеная вода сводит судорогой ноги, накатываются на бедрах под кожей тугие желваки с кулак, и до того больно сгибают ноги против моей воли. Говорят, будто матросы тычут в них иголкой или булавкой и судорога отпускает. А где взять их? У мамы каждая иголка на счету, вон как она бережет иголки и булавки!

Конотоповым заулком сбежали на Подгоновскую улицу, а там налево, за домом Анисьи Мальгиной, и пруд. Первым изладил плотину еще дед ее мужа Ефима, а после запруду подправляли всем околотком. Но пруд так и зовется Мальгиным. «У всего должно быть имя, Васько», — заметила бабушка, когда я удивился, что даже таловый куст в пашне у Трохалева болота она называла при мне Оськиным кустом…

На бегу мы сняли рубахи, а при спуске с берега скинули и штаны. Осяга бултыхнулся с плотика, следом кувыркнулся Володька Мальгин, а там брызги по сторонам — попрыгали один за другим и все остальные. Ванька Фып извязался за Мишкой Вербицким, забыл, что ли, где тот научился плавать. Не на пруду или на Маленьком озерке, а на реке Днепр!

Миша саженками пересек пруд и поплыл обратно, а Ванька по-собачьи пурхался еще на середке. Вдруг он начал уходить с головой под воду, хотел что-то крикнуть и не успел — захлебнулся и скрылся из глаз.

— Фып-то пузыри пустил! — весело закричал про своего сродного брата Ванька Парасковьин. Плавать он пока не умел и потому брызгался у берега да возле плотика.

— Какие пузыри? Ребята, Ванька взаправду утонул! — ахнул Осяга и ринулся на середину пруда.

С перепугу никто не заметил, когда исчез под водой Мишка Вербицкий. А как спохватились — вовсе заголосили. Но Мишка неожиданно всплыл около Осяги, и тот хватанул воды ртом, заикаясь, еле прохрипел:

— В-В-Ванька-то где?

Миша приподнял правую руку, и над водой показалась голова Фыпа. Вдвоем с Осягой они быстро дотащили Ваньку до мели, а на сушу вынесли на руках. Как нас учили в школе, так мы и стали трясти Ваньку, растирать грудь и делать ему искусственное дыхание. Наконец, он разжал зубы и заблевал одной водой.

— Живой, живой! — завопил Ванька Парасковьин.

— Без тебя видим, что живой, — прикрикнул на него Осяга. — Ты-то хоть, окурок, не лезь на глубь, тебя искать в пруду — все одно, что иголку в сене. Добро, хоть рядом Миша очутился, а то бы не видать Ваньше своего тятю.

Солнышко калило немилосердно, а нас била дрожь, все никак не проходил испуг за дружка. А он враз заревел и слез пустил не меньше, чем воды из брюха. Мы не закликали его, пущай проревется.

— Васька! Давай звезду, — шепнул мне Осяга, и я живо подскочил к своей одежде, вытащил из кармана красную звезду и протянул ее Осяге.

— Ребята! — Голос у Осяги зазвенел, и Ванька Фып перестал всхлипывать. — За спасение человека Мишу награждаем «орденом красной звезды!» Носи, Миша, всегда его на рубахе!

— За что? Зачем меня, да что я сделал?! — растерялся Миша и покраснел. Но Осяга уже ловко проколол усиками его рубаху и накрепко пригнул их на левой стороне.

…Наверно, Миша сберег бы звезду-награду на всю жизнь, будь у него больше рубах. Со звездой поехал он вывозить сено кузнецу Петру Степановичу, у которого жили они всей семьей с первого дня приезда в Юровку. То ли они худо затянули воз бастрыком, то ли ложбинка виновата, однако именно в ней телега накренилась и сено повалилось на кусты боярки. Миша попробовал удержать воз вилами, а они сломались и его завалило самого. Пока выбирался из-под сена, бояркой изорвал рубаху и потерялась где-то звезда.

Рубаху ему мать, Марина Казимировна, починила, а звезду не нашли. Дедушка Петр чуть не по травинке перетряс сено — не выпала, мы на раскате у Лепехи в ложбинке все обыскали-перещупали — как провалилась Мишкина награда. Расстроился он и все повторял:

— Лучше бы ты ее, Вася, дома берег в шкапчике, цела бы звезда была.

Недолго пришлось печалиться Мише. Однажды у сельсовета остановился грузовик с военными в кузове. Потом из кабины вылез командир и сходил в сельсовет. Оттуда он появился вместе с новым председателем Максимом Яковлевичем — инвалидом фронта.

Мы прибежали с Ванькой Парасковьиным посмотреть машину и узнали, почему на ней из Далматова приехали военные. Оказалось, командир и солдаты прибыли за семьей Вербицких.

— Вы, товарищ капитан, не ошиблись? Мне сказывали, что муж Вербицкой пропал без вести в самом начале войны, — переспросил председатель.

— Никак нет! — отчеканил военный. — Все точно сообщили полковнику. Москва разыскивала его семью. Долго искала, такая война…

— М-да, — покачал головой Максим Яковлевич. — Много народу растрясла она по стране, найди-ко друг друга! Мы с братаном рядышком были, в одном бою участвовали и не встретились. В госпитале из письма и узнал, где он воюет и где меня из строя вывело. Да что вам рассказывать, вы не меньше моего повидали. А я покажу вам, где Вербицкие живут, совсем тут близко.

— Не надо, товарищ председатель, куда вы на костыле! Мы и сами теперь найдем, — вежливо отказался капитан и обратился к солдату в кузове. — Так я говорю, сержант Тюрин?

— Так точно! Вон хлопцев прихватим, чай, знают Вербицких?

— Знаем! — опередил меня Ванька.

— Коли так, марш в кузов, — протянул он нам сверху руки. Командир подсобил — и мы с Ванькой очутились в грузовике. Жаль, больно близко дом Петра Степановича! Всего-то и прокатились заулком к озеру, а тут направо с краю и квартира Вербицких. Все, кроме Миши, были дома, а он помогал дедушке Петру в кузнице, и мы с Ванькой бросились за ним.