— Хотя, не забывай, определенный элемент риска неизбежен, если мы решим совершить этот… этот переход. В Будапеште я так им и говорил. Телеки, когда он был премьером, понимал это. Но я не вполне уверен, понимает ли Каллаи.

Во всяком случае, приключение обещало быть интересным.

— Но знаешь ли, — размышлял он в ритме их неторопливых шагов, — иногда наступает минута, когда мыслитель должен превратиться в человека действия.

Он выпрямил могучую спину, притопнул пятидесятилетними ногами в глубоком убеждении, что это возможно — если не для других, то, во всяком случае, для него, патриота, одиноко стоящего над схваткой, — и напомнил ей, что в молодости нередко проходил за день по тридцать миль.

— Необходимо, — продолжал он, — спасти хотя бы корни нашей цивилизации. Как мы их спасли — я могу смело сказать это — в битве с турками при Могаче.

Они еще некоторое время медлили у холодной реки, зябко поеживаясь при виде дальних обрывов Варадина за стремительно бегущей водой — серых, отливающих легкой желтизной набальзамированного трупа, полупогребенных под полосой густого леса.

— Пишта говорит, что эти горы кишат партизанами.

— Это же сказал и капитан Корнуэлл.

— Да-да, совершенно верно.

Они вернулись к своей маленькой калитке в укромной стене, поднявшись к ней с набережной Дуная по узкому проулку, а солнце тем временем опускалось в пасмурной скорби к неведомой земле за черными горами. Они вошли в свою калитку и заперли ее за собой. До них донесся уверенный, четкий шаг патруля, проходящего по улице.

— Наши соотечественники, деточка. Бедняге Пиште удалось добиться этого с очень большим трудом. Гестапо, кажется, начинает не доверять ему.

Они вновь подтвердили друг другу, что будет достаточно подождать еще семь дней — не дольше, да и это уже, пожалуй, опрометчивое великодушие. Исходя из соображений политического реализма, не говоря уж о самоуважении и даже личной безопасности, этот срок следовало бы сократить. — Тогда я отошлю тебя в имение Найди, деточка, а сам попробую выбраться через Стамбул. Пока у власти Каллаи, с нашей стороны помех не будет, но немцы…

Она начала его успокаивать и выторговывать лишнее время, потому что ее снедало жгучее желание поскорее выбраться в широкий мир.

— А к тому же, — нежно поддразнил он, — ты чуть-чуть влюблена в нашего доблестного английского капитана. Самую чуточку?

Даже мысль о том, чтобы взять ее с собой в такой путь, казалась нелепой, но ведь и само время было нелепым.

Она удовлетворенно засмеялась и ушла к себе в спальню, обставленную старинной мебелью. Она встала перед высоким зеркалом в золоченой раме, передвигая свечу то так, то эдак, любуясь своими яркими губами и темными глазами, улыбаясь себе, призывая жизнь и все чудеса жизни, ждущие ее в том, еще незнакомом мире, который, конечно, ни в чем ей не откажет. В комнате веяло запахом лаванды и жаром высокой белой печки. Она распахнула окно, ощущая свою внутреннюю силу. Она сильна, молода, полна надежд — даже война не сможет отнять у нее то, что ей положено по праву. Она оперлась нежными локтями на подоконник, глубоко вдохнула деревенские запахи пригорода, уловила среди них аромат счастья, уходящего за пределы тихой ночи, и затрепетала от восхитительного предчувствия.

Тем не менее опять полил дождь.

Всю ночь они, удаляясь от реки, кружным путем шли к городу, а день провели под проливным дождем, укрывшись кукурузными стеблями, которые надергали из мокрой скирды. Час за часом они лежали посреди поля, измученные сыростью и усталостью, от которых болезненно, до судорог, ныло и словно распухало все тело. Деться им было некуда.

— Придется подождать, — объяснил Юрица. — Здешним крестьянам довериться нельзя. Они не из наших.

— А вы их распропагандируйте! — набросился на него Марко. — Чем вы все это время занимались?

— Жили тут, черт подери!

— И обжирались. Это сразу видно. Три копченых свиных бока на этом сеновале. Три, говорю я тебе.

— Погодите до завтра. Будете спать на перинах в ночных рубашках. Это уж я вам обещаю.

Утро прошло в коротких вспышках разговоров, а днем их наконец отыскал связной — коренастый парень с совсем еще мальчишеским лицом. Он сошел с дороги, насвистывая, как предписывала инструкция, и остановился возле них, у самой скирды. Его зовут Коста, объявил он, и все в полном порядке.

— Ну и вымокли же вы! — заметил он, внимательно их оглядев.

— И больше тебе сказать нечего, малый?

Ну нет, ему была что сказать — и все о деле. Во-первых, он принес им документы, хорошие документы.

— Как сделать лучше для этих товарищей, мы не знали, понимаете? — объяснил он, вытаскивая совершенно сухие документы из внутреннего кармана. — И записали их швабами. Они хоть по-немецки говорят?

— Понятия не имею. Как вы, капитан?

— Немного говорю. Ну, если понадобится.

— Тогда сойдет. То есть будем надеяться.

— Тут шутить нечего, товарищ комиссар, — возразил Коста. Он расставил ноги, засунул руки за кожаный пояс и посмотрел на них сверху вниз, наклонив свою мальчишескую голову. — Это очень серьезно.

Юрица фыркнул и сказал с гордостью:

— Послушайте-ка нашего соколика. Я же вам говорил. Тут живут серьезные люди.

— Рад слышать, а то я уже сомневался.

Коста спросил, нахмурившись:

— Что он хочет сказать, Юрица? Что мы тут бездельничаем?

— Он хочет сказать, дружище, что знает, как нам тут трудно.

Косту это не удовлетворило.

— Мы все подготовили. Хорошо подготовили. Так чего тут сомневаться?

— Ну конечно. Он просто пошутил.

Коста угрюмо смотрел на них, постукивая ногой об ногу. Руперт решил, что ему никак не больше семнадцати лет.

— Не надо бы вам шутить, товарищ комиссар, — вдруг сказал Коста. — Вы, товарищи, там, в горах, думаете, будто оставаться тут и работать в городе — одни пустяки. По-моему, это неправильно.

Стряхивая дождевые капли с носа и подбородка, Марко признал его правоту.

— Просто я уже немолод, — объяснил он, вздергивая подбородок так, что брызги полетели во все стороны, — и немножко осатанел от дождя. Так ты, будь другом, забудь.

Они поднялись на ноги и стояли на стерне, пока Коста объяснял план их дальнейших действий.

— Хороший план, — одобрил Марко.

— Конечно, хороший. А ты чего ждал?

— Придержи язык, Юрица.

Когда они пошли к городу, с дождевыми струями уже мешались сумерки. Их усталость сливалась теперь с умиранием дня, и они двигались как во сне — их ноги шлепали по набухшей земле в медленном, угасающем темпе, словно они шли уже вечность и так никогда и не остановятся совсем. Корнуэллу казалось, что он только отмечает время и идет для того лишь, чтобы остаться на том же месте. Деревья и кусты проплывали мимо в лениво струящейся реке, которая никуда не текла, а описывала полный круг и вновь и вновь тащила мимо него те же самые деревья и те же самые кусты, пока у него не начиналось размягчение мозга. Плоский серый горизонт впереди не менялся, и по нему не было заметно, чтобы они продвинулись хотя бы на шаг.

Один раз Марко заговорил с ним, но это было много раньше:

— Не надо было мне высмеивать этого мальчика.

— Ну какое это имеет значение?

— Большое. Мы должны подавать пример.

— Чего ради?

— Как чего ради? Ради того, чтобы мир стал лучше, когда все это кончится. Лучше и прекраснее. А иначе зачем мы здесь?

Какой замах… но хочешь не хочешь, а это утверждают люди, во всех других отношениях вполне разумные. И более того — это уже не звучит смешно. Во всяком случае, здесь, в этих краях, где не осталось ничего незыблемого. И здесь как раз в этом может заключаться внутренняя суть жизни, самый смысл существования. Руперт был способен это признать и даже воспринять в какой-то мере с тех же позиций. Если не считать, конечно, главного различия: сам он хотел вернуть Европу на рейд ее проверенной и безопасной истории, а они хотели отважно ринуться в неизведанные моря коллективизма… Он смотрел, как мимо лениво проплывают кусты, и пытался найти в своей схеме место для самопожертвования Марко, для его способности видеть в себе лишь орудие, лишь камень, мостящий дорогу, по которой движется вперед караван человечества, — Человечества с большой буквы. Но эти мысли были слишком весомы, чтобы ворочать их сейчас и рассортировывать. Он бросил их тонуть в трясине своего утомления. Как-нибудь в другой раз он обсудит с Марко великий вопрос о целях и средствах во всей его совокупности. И о необходимости главенства личности, — Личности с большой буквы.