пятернёй почесал в паху,
препротивную скорчил мину,
просипев: — Ху из ху?
— Я вернулся, как блудный отпрыск.
Тридцать лет! Но иссякла прыть.
Вот вернулся, как дачник, в отпуск —
не копать, не косить.
— Ты мне тут не крути пластинку.
Пропуск есть? Без него нельзя.
Сунул Церберу четвертинку,
и я — дачник, друзья!
Бытие моё
Комарам на пропитанье, в ссылку!
Тишины хочу до исступленья.
В одиночество, в безлюдье, как в Бутырку,
Мне желанным стало самозаточенье.
Любоваться звёздным небосводом,
Слушая коленца соловьиной трели,
Удивляться майским вывертам погодным
И не помнить дат и дней недели.
Нужно время — срок самокопанья.
Нужен он, когда дошёл до краю.
Словно схимник, отбывая послушанье,
В праздной лености я срок свой коротаю.
Просто отдохну от мрака быта,
От напряги виртуальной интернета.
Малость буду я в обличии поэта
Музу ждать нечесаным, небритым.
Сам с собой общаюсь — больше не с кем —
Под рефрен кукушкиной рулады.
Возмущаюсь, чертыхаясь, Достоевским,
На десерт вкушаю беспредел Бригады.
По странице между рюмок чая
Зачитал, замучил «Некуда» Лескова.
Со стены с укором смотрит Иегова,
Бытие моё не одобряя.
На дачу рвался ...
На дачу рвался, ею грезил я —
там вдохновение придёт.
Какая может быть поэзия,
когда здесь дел невпроворот?!
Гнетёт разор и запустение.
Когда здесь люди не живут,
не могут жить здесь и растения,
и даже мёртв мой минипруд.
И лишь трава растёт и буйствует.
Что чернозём ей, что песок.
Меня настойчиво напутствует
мой долг: — Бери косу, сачок!
И вот теперь по совместительству
я и косарь и стихоплёт.
Мой труд — пустое расточительство —
трава ещё быстрей растёт.
Растёт себе (ей это нравится),
ковры зелёные стеля.
Ну что ж, расти, моя красавица —
у трав поэзия своя.
Свободой упиваюсь!
Октябрь занудно плачет
Без видимых причин,
А я живу на даче —
Совсем один.
Свободен от дебатов,
В консенсусе с собой.
В кругу ежей и дятлов
Сплошной покой.
Свободой упиваюсь
От всех сует вдали.
В грехах стихами каюсь:
О, Боже, возлюби!
Бездельничает тело,
Благодаря дождю.
В фужере 'Изабелла'.
Сижу, цедю...
Исходят вон нуклиды,
Очистив организм.
Преломлены обиды
Сквозь грани призм.
И ссылка уж не в тягость,
И отступило зло.
Глотну нектара малость —
враз рассвело.
И мир совсем не мрачен,
И дождь не так уж сыр,
Да и октябрь не плачет.
Вино — факир!
Месяц торчу
Месяц торчу в доме казённом
На неухоженном берегу,
Где в заведении одноимённом
В окна видеть Пахру не хочу, не могу.
Осточертела она своим безразличием,
Как в замедленной съёмке, течением,
древних ив, обнажённых до неприличия,
ряби лунным холодным свечением.
Всё надоело до тошноты,
До спаек исколотых вен.
Гнетёт ожидание близкой беды
И в жизни плохих перемен.
Нужно бежать и как можно резвей,
Вырваться из казённой стерильности,
От болящих, скорбящих теней
В мир надежды и детской наивности.
На полянке лесной волейбол
На полянке лесной волейбол,
"чужаки" держат бой против "наших".
За кустом под газетами стол —
накрывается в счёт проигравших.
Был "обмыт" не один уже сет,
даже рефери сбился со счёту,
а конца матчу, видимо, нет.
Вот команды попались — упёрты!
Тщетно борется с сеткою мяч.
То он "за", то в её цепких лапах.
Не летит он ни в пас, ни с подач.
И его опьянил, видно, запах.
Всех бодрит аромат портвешка
и амбре прёт от килек с томатом.
Рефери строг, но исподтишка
завершил этот матч как бы патом.
Скучно в этом раю
В молодом соснячке птичий крик,
словно скрежет.
Лёгкой тенью скользит караван облаков.
По инету тоска
без ножа меня режет.
Скучно в этом раю —
без друзей, без врагов.
Раззудила плечо мне газонокосилка.
Как массаж мертвецу,
этот редкий покос.
Помню в сЕти меня дожидается милка.
Нет известий о ней ...
И участок зарос.
Не жалеет июнь
цвет зелёного спектра,
и на сотках моих
хлороформа дурман.
А я жадно ловлю
ртом московские ветры
и ищу в облаках монитора экран.
С утречка небо серо,
как жизнь, без просветов.
Придавило, нависло, слегка морося.
И ещё нестерпимее тяга к инету,
потому что косьбой
заниматься нельзя.
Я косил,
а за мною трава вырастала.
Докосил
и пора начинать всё сначала.