Летом 1956 года я проводил свой отпуск в плавании по Волге. На теплоходе «Эрнст Тельман» привлекала к себе внимание боль­шая группа студентов и студенток. Они ехали из Москвы в Сталин­град на практику. Было им весело, жили они дружно, по вечерам пели хором и танцевали, а днем часто собирались на верхней па­лубе и загорали. Один или одна читали вслух... А слушатели хо­хотали так часто, с таким заразительным весельем, что собирались «на смех» и другие пассажиры и тоже смеялись. Со стороны даже завидно было.

Что читала эта хорошая и серьезная молодежь, собиравшаяся перешагнуть через студенческий порог в производственную жизнь?

Она в первый раз читала «Двенадцать стульев» Ильфа и Пет­рова. Знаменитому роману исполнилось почти 30 лет. Кое-кому ка­залось, что роман во многом устарел, что его сатирические краски выцвели. Но вот для молодежи он оказался открытием. Она смея­лась так же, как смеялись мы, современники романа, когда впер­вые прозвучал с его страниц веселый и злой, сверкающий остро­умием смех.

«Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» хорошо известны широкому кругу читателей. Но Ильф и Петров были также заме­чательными мастерами коротких сатирических рассказов, художе­ственных миниатюр и острых злободневных фельетонов. С них Ильф и Петров начинали свою литературную деятельность еще до того, как написали свои большие романы. Они продолжали печа­тать фельетоны и юмористические рассказы и после того, как уже завоевали известность и славу в качестве авторов романов, после того, как вошли в «большую литературу».

Ильф и Петров были писателями и журналистам». Они печа­тались в «Правде», в «Гудке», в «Крокодиле». Их замечательное содружество и родилось в газете, на оперативной работе, в суто­локе редакционного быта. Газета многое им дала: большое и разно- стороннее знакомство с жизнью, страстность в борьбе за новые формы труда и быта. Газета была школой сжатого, лаконического слова, динамичного развития темы. Им удалось избежать опасности, угрожающей иным газетным работникам: яркое дарование, ориги­нальность их литературного облика уберегли их от измельчания, от потери своей индивидуальности, от штампа.

У каждого из них был свой собственный облик, и вместе с тем они были нераздельны. Их нельзя было представить себе по одному. Они всюду появлялись вместе, — высокий, худощавый и сутулый Ильф, молчаливый, застенчивый, предоставлявший своей «половине» представительство своей литературной «фирмы». И плотный, широ­коплечий, шумливый и разговорчивый Петров. Нельзя было сказать, кто «первый», кто «второй» в этой паре. Вернее всего, не было пер­вого и второго. Было общее обаяние большого и веселого таланта. Была та сработанность в труде, которая дается только слитностью общего понимания и общего отношения к жизни.

Оба онн были уроженцами Одессы. Илья Арнольдович Ильф был старше своего друга на шесть лет. Он родился в 1897 году. Евгений Петрович Петров родился в 1903 году. Петров — псевдоним. Его настоящая фамилия Катаев. Он брат известного писателя В. П. Катаева. И в самом начале их творчества в содружестве юмористов было трио, троица талантливых людей. Потом оно пре­вратилось в прочный дуэт.

Ильф и Петров рано ушли из жизни. С их преждевременной смертью советская литература понесла большую утрату.

Ильф был тяжко болен туберкулезом легких. Он умер в 1937 году. Петров осиротел. Он писал талантливые очерки и рас­сказы, киносценарии, комедии. Во время Отечественной войны Евге­ний Петров показал себя как отважный военный корреспондент. В 1942 году он погиб на посту, — свидетель и участник герои­ческой обороны Севастополя. Посмертным изданием вышел его «Фронтовой дневник».

Почти все фельетоны, собранные в этой книжке, носят злобо- дневный характер. Многие из них, как говорят на газетном языке, оперативны. Речь идет о живых людях, о фактах, которые произо­шли вчера, три дня назад, на прошлой неделе. Это «конкретные» фельетоны. Они написаны по горячим следам, часто «в номер», с прямым практическим назначением: положить конец безобразному событию, спасти невинно пострадавшего, наказать виновника. Авторы писали эти фельетоны, не думая о том, как долго они проживут,

Существовал взгляд на фельетон вообще как на действенное, сильное, но недолговечное произведение литературы. Говорили: фельетон подобен французской булке, которая хороша только утром, пока свежа. К вечеру она черствеет. Иные теоретики литературы вообще отказывали фельетону в праве на литературно-художествен­ное признание и относили его всецело к разряду публицистики.

Действительно, многие персонажи актуальных фельетонов Ильфа и Петрова давно сошли со сцены. Их либо нет в живых, либо неизвестна их дальнейшая, после фельетона, судьба. История «пре­кратила дело» об этих «героях». Но можно ли фельетон о них сдать в архив, как сдаются законченные судебные дела?

Нет, нельзя. И именно потому нельзя, что это не просто «дела» и не просто публицистика. Фельетоны Ильфа и Петрова — это худо­жественная литература, и притом большой силы и ценности. Уходят в прошлое имена и факты. Остаются художественные образы, остаются идеи. Остается меткость, острота слова. Остается сила сатирического воздействия.

В прошлое отходят не только конкретные имена и факты в злободневных фельетонах Ильфа и Петрова. Отходят и в ннх и в так называемых «обобщенных» фельетонах отдельные явления, типы, понятия. Меняется жизнь. Фельетоны написаны в конце 20-х, о начале 30-х годов. Кое-что в них кажется нам устарелым, а моло­дежи — незнакомым. Фельетоны приобретают новую черту — исто­ричность. В них отражено время, на котором есть своя неповтори­мая печать. Мы можем судить по таким фельетонам, как далеко ушла наша страна за двадцать пять — тридцать лет. Мы видим, что исчезло из нашей жизни, а что осталось. Нам кажется подчас стран- ным и комическим то, что в свое время не вызывало ни удивления, ни смеха.

Вот, к примеру, мелочная деталь быта. В фельетоне «Горю—и не сгораю» изобличается косность, рутина нашей мебельной про­мышленности, выпускающей па рынок «славянские шкафы» затей­ливого мещански-купеческого вкуса, с нелепыми башенками, зави­тушками, нашлепками. Так было. Ныне уже давно наша промыш­ленность подобного рода уродливых изделий не выпускает, и никто их не требует. Изменились вкусы. Самое слово «славянский шкаф» уже ничего не говорит многим молодым читателям. Они такого шкафа не видели.

Следует ли из этого, что фельетон устарел, что он утратил свою сатирическую силу, что он не вызывает более смеха у читателя? Нисколько. Разве только о «славянском шкафе» весело трактует фельетон? Ведь речь в нем идет о культуре нового, социалистиче­ского быта, о необходимости вносить новое, современное в этот быт, о косности и рутине. А это нисколько не устаревшая тема. Это очень важная и актуальная задача. Изменились конкретные факты, а проблемы новой культуры остаются и не скоро сойдут со сцены, и злая насмешка над тупыми людьми действует с прежней и даже с большей силой.

Еще пример. В фельетоне «Пятая проблема» очень остро и метко высмеяна косность деятелей кинохроники. Разговоров о ней много, а хроники, мол, нет. Теперь она есть. Факты в фельетоне устарели. Устарела и общая картина. Она может послужить хоро­шим материалом для истории кино. Но современности она не отра­жает. Мы можем вместе с тем определить, как далеко ушло мастер­ство кинохроники от того времени, когда, по словам Ильфа и Петрова, только «болтали». Кинохроника создана, вырастила превос­ходные кадры авторов, операторов, художников. Но можно ли счи­тать устаревшим фельетон? Я думаю, нет. Одни задачи разрешены, другие выросли. Штамп, косность еще не исчезли. Они приняли иной конкретный вид. Сохранилась и «болтовня». И если бы Ильф и Петров сейчас писали фельетон о косности, у них нашлось бы, над чем зло посмеяться.