— Вы как думаете, Сан Саныч?

— Думаю, что мы просто обязаны прислушаться к мнению нашего дорогого друга Ефима, — витиевато ответил Бреус, — с той лишь разницей, что мы воспользуемся этой дорогой, уже возвращаясь со своими сокровищами. Вот тогда-то нам действительно нужно будет опасаться чужих глаз. А на дело я бы советовал идти через озеро.

— Поясните, Сан Саныч, — попросил Дигаев.

— На озере Ытык-кель в наши любимые двадцатые годы стояла архиерейская церковь. Там же была и летняя резиденция архиерея. Она была нашим вторым ориентиром. Но, как ни жаль, все эти постройки тогда же и сгорели.

— Значит, этот путь отрезан?

— Почему же, Георгий Семенович? Место пожарища до сих пор хорошо заметно, от него и двинем. Да куда мы гоним, станичники? У нас. в запасе еще не меньше десяти-пятнадцати дней. Вы ведь, Георгий Семенович, — обратился Бреус к Дигаеву, — установили срок операции сразу же после ледохода. Еще сто раз успеем отмерить, прежде чем аккуратненько так, — показал Бреус длинными тонкими пальчиками, — отрежем.

— Нет, господа, — задумчиво барабанил по карте Дигаев, — столько времени ждать не стоит, давайте рискнем завтра к вечеру, а там, если не успеем покинуть город сразу, то перепрячем золотишко. Так-то оно спокойнее будет, не оставляют меня дурные предчувствия. Да и нам в Якутске нелегко отсиживаться будет, попадем под толковую проверку документов, вот наша липа и не выдержит. Посудите сами, станичники, по дороге мы маленько наследили, понимаете, о чем я говорю? Вдобавок ко всему вы еще и Настю проморгали. А вдруг болтанет где-нибудь лишнее, она ведь много знает, очень много… Хорошо бы даже сегодня покопаться в наших подземных закромах, но похоже, что Володька сегодня уже не очухается.

— Это верно, — захихикал Ефим Брюхатов, — ему выпитое не в пользу. Завтра до опохмелки на человека не будет похож.

— Тебе, Ефим, задание, — приказал Дигаев, — чтоб завтра с него глаз не спускал. Не упусти этого слабака, не то опять зальет глаза и вместо дела частушки нам будет исполнять. Вы, может быть, к его концертам за эти дни и привыкли, а меня от них с души воротит. Ничего, недолго мне еще его шуточки терпеть, пускай только место уточнит, ягненочек, а там разберемся что к чему.

— Пора бы, а то, вашбродь…

— Я же тебя, Ефим, по-человечески предупредил, нет больше в Якутске ни ваших благородий, ни ваших сиятельств, трудно запомнить, что ли?

— …А то, Георгий Семенович, — без запинки поправился Брюхатов, — возимся мы с ним, как черт с писаной торбой, не понять, за что ему такие привилегии. С местом вон и то без него разобрались.

— Не кажи гоп, пока не перепрыгнешь, Ефим, у нас в сотне так донцы любили говорить, — усмехнулся Бреус, — вот выкопаем ящички, тогда будет ясно, разобрались мы или нет. Но ты прав, в общем уже знаем, что к чему.

— И то правда, — успокоился Ефим Брюхатов.

— Пока ты завтра, Ефим, будешь Володьку стеречь, мы с Сан Санычем ломик с киркой поищем да лопат парочку, чтобы во всеоружии быть. Как пишут большевики в своих газетах, проявим, товарищи, трудовой порыв и отметим его социалистическим соревнованием.

Только убрали со стола бумаги, как в дверях появилась хозяйка.

— Галя, голубка, да ты ли это! — раскрыв руки для объятий, пошел к ней навстречу Дигаев. — Постарела-то как, батюшки мои!

Они обнялись без чувств, отдавая дань традиции и тем отношениям, которые были между ними когда-то.

— А какой красоткой, станичники, была Галя четверть века назад! Неужели я вам не рассказывал?

А как пела под гитару! Галя, не ту ли твою гитару Володька насилует своей похабщиной? Эхе-хе, куда все ушло!

— Да и ты уже, Жорик, в преклонных годах, — поджала губы женщина, — чего меня обсуждать, вон зеркало, глянь хоть одним глазком, если не боишься, что от огорчения давление подскочит. — И, не простив ему унижения и бестактности, зло спросила: — Так ты нынче в бандитах ходишь? А был когда-то в благородиях… тожеть, видать, солоно пришлось.

— С чего это ты взяла, что я бандит, Галя?

— Так нынче с револьверами под гимнастеркой только урки ходят или лягавые. На милицейского или военного ни ты, ни они, — кивнула она на Ефима Брюхатова и Бреуса, — не похожи, значит, урки. Да мне без разницы, лишь бы вы за постой платили хорошо да меня ни во что не втягивали. Время тяжелое, раз уж как любовники не сгодитесь, так живите в квартирантах.

— Обиделась на меня, Галя? Так я обидеть не хотел, прости меня, дурака.

— Бог простит, Жорик, да изволь сегодня за квартиру деньги отдать за месяц вперед. Четверо вас, по двести рубликов с брата.

— Ну и дерешь ты, Галя, как в гостинице.

— Так если у меня что не устраивает, вы и переезжайте в гостиницу. Там, конечно, документы потребуют, но у таких молодых ребят они всегда есть.

— Сдаюсь, Галя, сдаюсь на милость победителю. Забыл за эти годы твой язычок, вот и напросился, каюсь.

— Ну то-то, — чуть-чуть смилостивилась хозяйка, — значит, как с деньгами?

— Дозволь, Галя, завтра отдать? Все будет в лучшем виде, к вечеру.

— Гляди, Жорик, у меня память хорошая, к вечеру напомню.

Когда женщина вышла в другую комнату, служившую и спальней, и кухней, и кладовой, чтобы приготовить ужин из припасов гостей, Дигаев недовольно пробурчал Ефиму:

— Вот старая карга, наловчилась сразу же за глотку хватать. Ну посмотрим, может быть, завтра уже и не до нее будет.

— Не стоит с ней отношения портить, Георгий Семенович, она баба толковая, еще не раз пригодится, — не согласился с ним Брюхатов.

А Бреус уже выскочил следом за хозяйкой, предлагая ей помощь по хозяйству и без меры рассыпая дежурные, ни к чему не обязывающие комплименты, с помощью которых быстро восстановил у Гали хорошее настроение.

К вечеру следующего дня, задолго до того как солнцу склониться к закату, компаньоны двумя парами вышли из дому. По бывшей улице Правленской, а ныне Петровского, они дошагали до Вилюйского тракта и, покинув чистенький дощатый тротуар, выбрались на тракт, вмиг оказавшись у глубокой огромной лужи. Бреус поначалу старался идти на каблуках, боясь выпачкать до глянца начищенные хромовые сапоги, но потом и он махнул рукой на их чистоту, дорога и дальше не обещала быть лучше.

Впереди размеренно шагали Ефим Брюхатов с Магалифом, они попеременно несли грязный мешок, в котором были закручены шанцевые инструменты, ломик и изрядный моток манильского троса. Шагов через двести следом за ними брели Дигаев и Бреус. У последнего за плечами был небольшой сидор с продуктами, который он прихватил на всякий случай.

Добравшись до обугленных покосившихся столбиков на месте бывшей архиерейской дачи, Ефим Брюхатов с Магалифом присели, дожидаясь остальных.

— Ну, чего расселись, станичники, — недовольно покосился по сторонам Дигаев.

— Домов дальше нет, Георгий Семенович, значит, бояться некого, можно всем вместе идти, — успокоил Ефим Брюхатов, — так повеселее будет, глядишь, и мешочек, хе-хе-хе-с, поможете нести.

— Мешок несите с Володькой по очереди, а у нас руки должны быть свободны, видел в конце Правленской милиционеров конных? Вот то-то же, бдительность терять нельзя.

Выждав минут десять и оглядевшись, нет ли кого поблизости, пошли вместе дальше. Бреус, который шел последним, двумя ударами топора сбил заранее заготовленные жерди в сажень и теперь, накручивая ею шаги, подсчитывал расстояние.

— Перестраховываешься, Сан Саныч, — упрекнул его Магалиф, — что же, думаешь, мы теперь кладбище не найдем здесь? Да вон оно, — показал он рукой в сторону взлобка, на пути к Чучун Мурану.

— Может быть, и найдем, — не стал спорить Бреус, — но лучше проверить, там теперь два кладбища, старое и новое, так не ошибиться бы.

Крохотные кладбища, скрытые ельником от нескромных взглядов, примостились по соседству, разделялись они неглубокой, заросшей кустами лощиной. Сейчас лощина еще не освободилась от снежного забоя, скопившегося здесь с зимы.