Когда недельки через полторы жена вновь грохнулась на пол без чувств, Виктор сел в кресло, взял книгу и, едва сдерживаясь, ругая себя в душе за жестокость, сделал вид, что читает. Зина подождала немного, встала и ушла на кухню плакать. Выходит, доктор был прав…

Виктор чувствовал, что Зинаида, несмотря на все свои выходки, грубость и истерики, действительно любит его. Только любовь эта в ту пору была какой-то болезненной, едкой, отчего жизнь его становилась тусклой и невеселой. С годами жена успокаивалась, становилась ровнее. Приспособилась и свободное время проводить без него. На праздники Зинаида становилась душой любой компании, и он мог часами с любовью и восторгом наблюдать за ней, но возвращались домой — и доверительного взаимопонимания по-прежнему не было. Может быть, виной тому был и его характер, прямой, бескомпромиссный, негибкий, что нередко мешало и его продвижению по службе. Ровесники выросли до начальников отделов, а Василий Скирдин, с которым в двадцать первом году они работали следователями секретного отделения Якутской губчека, стал уже заместителем наркома их автономной республики. И вот только он все еще ходит в капитанах и не может прыгнуть выше оперуполномоченного. Впрочем, он понимает руководство и нисколько на него не в обиде. Как такому человеку доверить коллектив, если он с собственной женой никак не справится? Да и на работе, в то время как умный капитан Молодцов пожирает глазами начальство и чуть ли не бегом мчится выполнять поручения, он — Богачук — может и поспорить, и неуместный вопрос задать.

В половине шестого утра Зинаида разбудила его:

— Витя, вставай, опоздаешь.

— А чего же будильник не звонил? Я вроде бы его поставил.

— Звонил, еще как звонил, что и Митюшка проснулся было. На кухне картошка горячая, я кастрюлю в одеяло закутала, а чайник на примусе, только вскипел. Потихонечку выходи, не буди уж нас. Когда тебя ждать домой?

— Не знаю, Зина, но думаю, что за неделю-две управимся. Если задержусь, зарплату за меня сама получи, я доверенность в финхозчасти оставил.

— Ты бы письмо домой написал, а? Напиши, как дела, как чувствуешь себя. А то ведь никогда не знаю, где ты, что с тобой, когда вернешься. Вон Райка Молодцова от своего хоть раз в неделю, но обязательно получит письмо, а от тебя не дождешься. Невнимательный ты, Витя, только о работе и думаешь.

— Ну полно, полно жаловаться, Зина, я же не знал, что нужно написать. Вот сказала, теперь я запомню. Будет тебе письмо.

В дверь громко постучали.

— Приятель твой, Семка Жарких, видно, явился, по стуку определить можно. Весь дом перебудит, шальной мужик.

— Открой ему, Зина, я сейчас, только сполоснусь.

В квартиру ворвался шумный рослый Семен, с которым Богачук работал в одном отделе.

— Ты чего стучать по-человечески не научился? Все бы тебе ногами бахать, кто тебя воспитывал, Семка?

— Улица меня воспитывала, Зиночка, стройка, а потом армия. Я на фронте попытался было в двери фашистских блиндажей одним пальчиком стучать, да они меня не поняли, стрелять принялись, вот я и освоил эту невежливую манеру, теперь от нее никак отделаться не могу. Но я, Зиночка, как всякий холостяк, быстро поддаюсь выучке. Как сосватаешь мне дамочку посмазливее, так я в твои двери, как кошка лапкой, скрестись буду, правду говорю.

— Зачем же тебе посмазливее? Разве красивых на всех напасешься? Ты выбирай душевную, спокойную, с устойчивой психикой. А то вот Виктор женился на мне, на красивой, зато теперь мается, характер у меня не из легких.

— Зиночка, раз ты сама признаешься, значит, не все еще потеряно. Продолжай работать над собой, как говорит секретарь нашего парткома, а мы окажем содействие. Ну, где твое сокровище, Зинуля, никак галифе не натянет? Еще опоздаем, чего доброго. Хотя, как я теоретически предполагаю, торопиться нужно не на работу, а к раздаче наград.

— Го-то вас с Виктором ни днем, ни ночью дома не бывает. Ну ты хоть холостяк, а у него сын растет.

— Намек понял, Зинуля, как только вернемся из командировки, буду его с работы гнать за полчаса до того, как… А сам в неделю женюсь и буду вести размеренный образ жизни, стану для него примером. Вот жалко, ты уже фамилию сменила, а отбить жену у друга мне совесть не позволяет. Поэтому буду любить тебя издалека, на расстоянии.

— Болтунишка ты, Семка, — кокетливо поправила волосы у зеркала Зина.

— Нет, Зинок, я и на щедрые жесты способен. У меня ведра полтора прошлогодней картошки оставалось, я ее принес, — выдвинул он старую хозяйственную сумку, — ешьте с Митюшкой, толстейте. Когда приедем — неизвестно, пропадет еще, чего доброго, так я с горя удавлюсь. А так буду долго помнить, что доброе дело сделал, Витькину семью от истощения спас, глядишь, и мне от него что-нибудь перепадет.

— Ой, Сема, спасибо, не буду отказываться, я и вправду не знала, как до получки дотяну. Последние запасы выскребла.

Минут через десять Богачук и Жарких уже направлялись в здание наркомата.

…Заседание перед отъездом группы проводил заместитель наркома подполковник Скирдин. Был он, как всегда, краток, говорил только по существу.

— Напомню, товарищи, обстоятельства дела. Сегодня ночью начальник Аллах-Юньского райотдела НКВД сообщил, что в районе появилась вооруженная банда. Бандиты угнали на прииске Хлебном восемь лошадей, ограбили зимовье охотника. Два дня назад они совершили налет на прииск «Огонек», убили трех человек, похитили золото, приготовленное к отправке в Якутск, увели еще семь лошадей. Это все, что нам известно.

— А почему о событиях сообщили так поздно? На прииске должна быть радиостанция. Наказать бы виновных, чтобы впредь неповадно было… Как вы думаете, товарищ подполковник? — поинтересовался прикомандированный на время операции заместитель начальника паспортного отдела капитан Молодцов.

Скирдин сморщился, постучал карандашом по столу:

— Молодцов, о каком наказании может идти речь, если мы еще так мало знаем? Разберемся, а там видно будет.

— Какова численность банды? — потянул вверх руку Виктор Богачук. — Наших старых знакомых в ней нет?

— Называют разное количество: от десяти до двадцати человек, уточните на месте. Еще вопросы есть? Вы все трое: Молодцов, Богачук и Жарких — направляетесь в Аллах-Юнь в целях быстрейшей ликвидации банды. На месте сформируете опергруппу. Старшим группы назначается капитан Молодцов, его заместителем капитан Богачук. Райком партии в помощь вам выделит несколько партийцев из числа охотников и старателей, хорошо знающих местность. Ваша группа будет преследовать банду. Задача простая: бандиты должны быть арестованы, а золото, все до единого грамма, нужно вернуть государству. Напомнить, сколько стоит один танк или самолет в переводе на золото или сами знаете? Ну и хорошо.

— В районе будет действовать только наша опергруппа?

— Что за вопросы, капитан Богачук? — поторопился высказать свое начальственное мнение Молодцов. — Если понадобится, товарищ подполковник скажет нам об этом.

Не обращая внимания на реплику Молодцова, подполковник Скирдин, глядя на Богачука, ответил:

— В районы возможного продвижения бандитов, Виктор Михайлович, будут направлены еще три опергруппы, в тайге ведь пути для бандитов не заказаны, попробуй угадай сразу, куда они двинутся. Но руководство наркомата делает особую ставку на вас, на ваш опыт. Жарких нужно будет задержаться на прииске «Огонек» и восстановить точную картину бандитского налета. Ищите, старший лейтенант, людей, которые знают бандитов или смогли бы их опознать. Если все ясно, товарищи, вы свободны. Вылет самолета через полтора часа.

В полдень состоялось очередное совещание. Однако проходило оно уже в районном центре Аллах-Юне и вел его заместитель ОББ Дмитрий Квасов, который возглавил операцию на месте. Несмотря на внешность сельского учители, это был кадровый офицер, боевому прошлому которого завидовала вся молодежь отдела. Не зная его, можно было бы подумать, что этот высокий сутулый человек в очках страдает нервным тиком или же намеренно гримасничает. На самом же деле, попав в свое время в руки пепеляевцев, оставил он на допросах все свои зубы и вот уже который год мучился из-за вставных челюстей, которые мешали ему говорить и делали речь нечеткой. В кругу близких друзей он иногда пытался обходиться без зубных протезов, но его облик и речь сразу же настолько менялись, что любой разговор тут же терял свою доверительность и комкался, до тех пор пока Квасов не додумывался до причины. Губы его проваливались под нос, который, в свою очередь, заострялся и, выдаваясь вперед, напоминал не любимый детьми образ Кощея из русской народной сказки. А шепелявость и свист, сопровождавшие каждое его слово, делали речь нечленораздельной и чужой.