Жили Третьяковы в небольшом домике с мезонином, который стоял прямо возле церковной колокольни, на берегу Москвы-реки, в районе 1-го Голутвинского переулка.

В документах местоположение двора Михаила Захаровича получило следующее описание: «По правую сторону идучи во двор вышеписаной церкви (Николы в Голутвине. — А.Ф.) церковная земля, по левую порозжий переулок, а позади берег Москвы-реки»36. На следующий год после свадьбы в семействе Александры Даниловны и Михаила Захаровича стали появляться дети. Обычно, говоря о дате рождения Павла Михайловича, называют 15 декабря, однако это неверно. Первенец родился 14 декабря 1832 года. На 15-е число приходился день памяти святого Павла Аатрского. В честь этого подвижника, жившего в X веке на территории Малой Азии, сыну при крещении дали имя Павел. Исследователь Н. Приймак совершенно справедливо объясняет это расхождение: «... день именин П.М. Третьякова стал считаться со временем датой его рождения. Однако современники знали эту дату как “14 декабря”. И священник церкви Св. Николая Чудотворца П.С. Шумов в воспоминаниях о П.М. Третьякове указывает именно этот день»37.

Подтверждает это свидетельство выписка из метрической книги Николо-Голутвинской церкви: 1832 года, «... в декабре. Четырнатцатаго числа у московскаго 3-й гильдии купца Михаила Захариева Третьякова и законной его жены Александры Данииловой родился сын Павел. Восприемники были корчевский

й гильдии купец Даниил Иоаннов Борисов, и купецкая жена вдова Евдокия Васильева Третьякова»38.

Вслед за Павлом появились на свет Сергей, Елизавета, Даниил, Софья и др.: документы дают информацию о пятерых сыновьях и четырех дочерях, но, по-видимому, в семье было не девять, а одиннадцать человек детей — такое число называет в своих воспоминаниях В.П. Зилоти39. Вполне вероятно, что двое детей умерло во младенчестве.

Занятый торговыми делами, Михаил Захарович иной раз надолго отлучался из дома40 и не всегда мог уделять всем членам семьи достаточно внимания. Тем не менее воспитание детей было предметом особенной заботы Михаила Захаровича. На это важное дело он не жалел ни денег, ни сил, ни даже драгоценного времени.

Нет точных сведений о том, какие науки изучали в детстве Павел и Сергей Третьяковы, однако со слов дочери П.М. Третьякова Александры Павловны Боткиной доподлинно известно, что они «... получили правильное полное домашнее образование. Учителя ходили на дом, и Михаил Захарович сам следил за обучением детей ». Эту информацию подтверждает уже цитировавшийся П.С. Шумов, чьи заметки о Третьяковых были написаны за несколько десятилетий до появления на свет книги Боткиной: «Детям он (Михаил Захарович. — А.Ф.) дал правильное, полное домашнее образование. Учителя ходили на дом. Но родитель не оставлял детей с учителями одних. Он сам присутствовал во время урока и строго следил за их обучением. В то же время сыновья ходили и в город, приучались и к торговле»41.

Данные свидетельства требуют одного существенного уточнения. И Боткина, и Шумов получали образование во второй половине XIX века. То, что для этой эпохи являлось «правильным полным» образованием, в 1830—1840-е годы было... явлением из ряда вон выходящим. Хотелось бы подчеркнуть: в первой половине XIX столетия, так же как и в XVIII веке, основной и едва ли не единственной42 формой обучения купеческих детей была передача знаний «от отца к сыну». Исходя из собственной практики и капиталов, отец сам решал, какие знания пригодятся его детям. Если купец был грамотен, он сам учил сыновей, если же не имел времени или «грамоте не разумел » — дети осваивали книжную премудрость под руководством церковного дьячка. Как правило, круг «теоретических предметов» ограничивался навыками чтения, письма и счета, иной раз обучение письму исключалось, и еще в середине XIX века было немало полуграмотных, не умевших писать коммерсантов. Если отец был купцом 1-й гильдии и вел заграничную торговлю, его сыновья могли выучить язык той страны, с которой у него были налажены связи. Дальнейшее обучение было сугубо практическим. Отпрысков, достигших отроческого возраста, отец брал с собой в лавку, где они на своем опыте познавали купеческую науку. Сначала дети исполняли обязанности «мальчиков на побегушках », потом, в более взрослом возрасте, их учили вести бухгалтерию либо отправляли в странствие с отцовским грузом; затем они могли попробовать свои силы в должности приказчика43. Такой способ обучения был для того времени довольно эффективен: будущий купец на собственной шкуре ощущал, почем он, звонкий серебряный рубль, сколько пота и крови надо пролить, чтобы его нажить. «Практическое» обучение если не исключало возможности проматывания отцовского состояния, то сводило ее к минимуму. Кроме того, купеческие дети рано приучались вращаться в предпринимательской среде, узнавали отцовскую манеру ведения дел — и знакомились с отцовскими партнерами, с которыми им, возможно, придется сотрудничать впоследствии.

Но времена менялись. Москва, которая много веков была духовным центром России, пробуждалась ото сна, в который погрузило ее изменчивое, блестящее, секуляризированное XVIII столетие. Первым толчком к пробуждению послужила война 1812 года, когда московское купечество и московское же оппозиционное (в противоположность петербургскому) дворянство осознали себя значительной общественной силой. Одно — экономической, другое — культурной. Имя древней столицы зазвучало с новой мощью: «Москва... как много в этом звуке для сердца русского слилось...» Москва — сердце русского государства и на протяжении многих веков — средоточие экономической жизни страны. Окончательно Москва проснулась во второй четверти XIX столетия. В то самое время, когда началась бурная полемика между западниками и славянофилами по поводу дальнейших путей развития России. Крупнейшие славянофилы выразили в своих трудах уверенность: духовное, а с ним и экономическое, и культурное обновление государства связано с Москвой.

Михаил Захарович проявил величайшее чутье к носившимся в воздухе переменам. Мысль о великом предназначении Москвы была для него близка и естественна. Чувство огромной личной ответственности за будущее детей подсказало ему: традиционного домашнего образования для них будет уже недостаточно. Нужно дать им нечто большее, нечто такое, что давало бы им возможность вступить в диалог с представителями образованных слоев общества. И вместе с тем — привнести в этот диалог собственное, купеческое, мировидение. Весьма вероятно, что в вопросе обучения детей он доверял совету Александры Даниловны, сверял свои идеи с полученным ею образованием. И все же — руководствовался собственным видением того, что для детей будет необходимо. Природное чутье позволило Михаилу Захаровичу намного опередить свое время.

Лишь с середины 1850-х — начала 1860-х годов приглашение в купеческие дома учителей и гувернанток начинает входить в норму повседневной жизни... в среде купеческой элиты. Сколько купеческих семейств «рангом» пониже еще ограничивалось «базовым» уровнем: чтение, письмо, счет, практика! Очевидно, что занятия Павла и Сергея Третьяковых со специально приглашенными учителями намного превосходили этот уровень. В.П. Зилоти пишет: «Где и когда мальчики учились... не знаю; но оба, и папа и дядя Сережа, писали красиво и литературно»44^[1]. Вероятно, оба брата изучали географию. Павел Михайлович мимоходом упоминает об этом в письме, где он описывает путешествие за границу 1860 года: «... путешествие наше было прекрасно. До Варшавы ехали все время плохо, а оттуда все по железным дорогам. Были в Германии, в Бельгии, в Англии, в Ирландии, во Франции, в Швейцарии и в Италии, были во всех главных городах Европы, кроме только Вены. Как приятно было знакомиться и видеть наяву, с чем знаком был как бы во сне только — уча географию и читая путешественников (курсив мой. — А.Ф.)»45. К сожалению, из этого свидетельства неясно, когда именно Третьяковы занимались (брали уроки?) географией: при жизни отца или же после его кончины. А «путешественников », то есть книги ездивших по свету людей, П.М. Третьяков, скорее всего, изучал, будучи совершеннолетним, когда он сам руководил собственным образованием. По-видимому, какое- то время Третьяковы-младшие изучали языки. А.П. Боткина пишет о Павле Михайловиче: «... он не говорил на иностранных языках. Это не значит, что он их совсем не знал. До какой степени он знал немецкий и французский, я никогда не могла выяснить. Во время путешествия за границей, в театре, в самых увлекательных местах, он спрашивал: “Что он говорит?” — “Погоди, дай дослушать”. — “Что он говорит?” — не унимался Павел Михайлович. Иногда мы даже ссорились. Нас водили всякий вечер в театр при условии переводить ему. Но когда он один продолжительно странствовал, объезжал многие страны, а частью обходил пешком, он не расставался с путеводителем Бедекера46 и обходился им. У него была их целая коллекция»47. В отличие от брата, Елизавета, Софья и Надежда Третьяковы знали языки «великолепно»48.