Более того, во второй половине первого дня войны развёрнутые части 41-й стрелковой дивизии Красной Армии вместе с пограничниками контратаковали противника, отбросив его за линию государственной границы, туда, где он развёртывался для вторжения.

Эти события, неизвестные ещё 23 защитникам соседней с Рава-Русским отрядом 16-й пограничной заставы, вынудили фашистов сползти с такого заманчивого мощёного шоссе и углубиться сперва в лес, а затем, нащупав просёлочную дорогу, ведущую на север, встретить на ней огонь советских пограничников.

Одинокие счастливчики, что своевременно бросились назад в лес и возвратились невредимыми в Кристынополь, предупредили германское командование о разгроме походной колонны, следовавшей просёлочной дорогой.

Маленький гарнизон пограничной заставы, расположенный на опушке леса, до 9 часов утра получил временную передышку.

С минуты на минуту, с часу на час ждали пограничники поддержки от регулярных частей Красной Армии, которые, по их предположениям, должны были подтягиваться из тыла к границе.

Отходить не хотели. Нерушимым законом была вошедшая в плоть и кровь каждого чекиста уставная истина: «Что бы ни случилось вокруг, священную границу любимой Родины без приказа свыше оставлять нельзя».

Что бы ни случилось! Даже самое страшное: война. Стоять насмерть! Защищать вверенный тебе участок и ждать приказа...

И здесь наиболее ярко проявляются те качества чекистского характера, о которых некогда так просто и вдохновенно говорил первый чекист — железный рыцарь революции Феликс Эдмундович Дзержинский: «Чекистом может быть лишь человек с холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками».

Следуя славным чекистским традициям, выполняя военную присягу, уверенные, что они сражаются за прекрасное будущее человечества, люди 16-й заставы, а с ними заодно все пограничники на рубежах Советской страны, первыми принявшие удары врага, остались на месте...

В 9 часов утра на сопредельной стороне опять грохочут умолкнувшие было пушки. К ним присоединяются миномёты. Разнокалиберные снаряды, квакающие при разрывах мины снова и снова перепахивают двор заставы.

Один из снарядов, коснувшись насыпи, рвётся над блокгаузом. Тяжёлые осколки пробивают перекрытие. В тот же миг будто электрический ток пронизывает спину Бродова. Ощущение острого, жгучего удара сменяется тупой, ноющей, сковывающей мускулы болью, Бродов потихоньку разгибается и спрашивает старшину Григорьева:

— Что у меня со спиной?

Григорьев поднял кверху изодранную и окровавленную сорочку соседа. На спине чернело несколько рваных ран от осколков. Множество ран помельче обозначалось кровавыми точками. Бродов почувствовал, как тёплая кровь полилась по онемевшей спине.

Ефрейтор Нестеров получил несколько ранений в живот, а сержанту Вожику оторвало большой палец правой руки. Оба они так же, как и Бродов, сделав наскоро перевязку, остались в строю и ожесточённо бились с фашистами.

«Ну, теперь-то уж, наверное, наш огонь подавил всё живое на участке, где была обстреляна колонна!» — решил, должно быть, гитлеровский артиллерийский командир, отдавая приказ батареям и миномётам прекратить стрельбу и готовиться к смене позиций.

Однако пехотные командиры на сей раз оказались предусмотрительнее и, опасаясь огня тех, кого их высшее начальство давно считало мёртвыми, двинули свои части вперёд, соблюдая пункты устава.

Мелкими подразделениями и группами, двигаясь перебежками, а то и по-пластунски, фашисты в полдень снова пошли в наступление.

Охраняемый участок Бродов разбил на секторы. За каждым сектором было закреплено несколько пограничников. Всё зависело от бдительности и огневого взаимодействия. Ни в коем случае нельзя было позволить врагу обойти блокгауз с тыла.

Часть гитлеровцев повела наступление в лоб, перебегая от реки к блокгаузу напрямик. В то же время большое подразделение самокатчиков на велосипедах задалось целью вырваться на дорогу, ведущую в тыл, так чтобы избежать огня пограничников. Самокатчики огибали заставу слева нолём, а потом по стрельбищу, что находилось в полукилометре от сожжённых хат.

Старшина Григорьев вместе с сержантом Черновым должны были отражать атаки гитлеровцев, наступавших прямо на заставу. С ними вместе вели огонь по переползавшим врагам Иван Нестеров, Василий Баранов, Беломытцев, повар Тимонев и сержант Вожик. Сообразив, что взять блокгауз не так-то просто, фашисты залегли. Кое-кто из них начал окапываться. Видно было, как взлетают над зелёным лугом комья чёрной земли.

Пограничник Кузенков и Пётр Бродов занялись самокатчиками: они дали им возможность выехать из оврага на стрельбище, взять разгон и короткими очередями из «максима» стали мешать их стремительному движению.

...Нажимая изо всех сил на педали, припадая всем телом к изогнутым рулям, гитлеровцы гонят машины, силясь прорваться мимо заставы. Но их настигают пули, и, оторвавшись от сиденья, простирая вперёд руки, они летят, как жабы в воду. Велосипеды, освобождённые от седоков, ещё некоторое время петляют по полю, поблескивая на солнце вертящимися спицами, а затем падают в траву.

Бродов с Кузенковым так увлеклись стрельбой по движущимся целям, что не заметили, как произошло то, чего они больше всего боялись: закипела вода в «кожухе пулемёта. Пришлось прекратить огонь. Этим воспользовались гитлеровцы и один за другим стали прорываться на дорогу.

Столько воды виднелось за камышами, а пробраться туда и зачерпнуть хотя бы котелок не было возможности. Видя, что вражеские солдаты ускользают, Бродов нажал на спусковой рычаг. Но недолго поработал «максим» в его руках. Ствол, лишённый охлаждения, накалился, и пули не долетали до противника. Пришлось взять ручной пулемёт и из него бить самокатчиков.

А вражеские снаряды с оглушительным треском снова начали рваться рядом с блокгаузом, артиллеристы пристрелялись. Амбразуры от взрывов заваливало землёй: ограничилось наблюдение. Пришлось выползти и снаружи отрывать бойницы блокгауза.

Пороховые газы и пыль вызывали у пограничников кашель, затрудняли дыхание.

Фашисты задались целью любой ценой подавить сопротивление горстки храбрецов. Как только пулемёты в блокгаузе замолкали, гитлеровцы выскакивали из-за развалин и швыряли гранаты в ходы сообщения. Сержант Вожик, ефрейтор Нестеров и старшина Григорьев, самые ловкие на заставе физкультурники, ловили гранаты на лету и швыряли их обратно в лежащих за развалинами фашистов.

Тихо сползли на дно блокгауза смертельно раненные пограничники Кривенцов и Беломытцев. Должно быть, гитлеровцы подтянули к блокгаузу снайперов.

   — Осторожнее стрелять! Дал очередь — и за бруствер! — крикнул Бродов, укладывая в сторонке погибших бойцов.

В этот миг вражеская пуля ударилась в ствольную накладку винтовки сержанта Чернова и, отскочив, попала в голову Тимоневу. Повар рухнул на землю. Пока к нему подбежали друзья — кровь залила глаз.

Бродов уложил Тимонева на шинель. Одним рывком заместитель политрука стянул с себя окровавленную рубашку и оторвал от неё длинный лоскут. Самодельным бинтом Бродов туго перевязал голову товарища.

   — Что со мной? — простонал Тимонев.

   — Пустяки. Царапина! — тяжело дыша, бросил Бродов, чтобы утешить Тимонева. — Потерпи немного. Скоро наши придут — перебинтуем.

   — Спасибо, — чуть слышно сказал Тимонев, — мне и так лучше, — и забылся...

К вечеру несколько пьяных гитлеровцев рискнули было спрыгнуть в ход сообщения, но тут их — кого нулей, кого штыком — уничтожили пограничники.

Больше в первый день войны враг атак не возобновлял.

Ночь с 22 на 23 июня прошла спокойно, но никто из оставшихся в живых пограничников не спал.

Где-то в тылу, за полосой прибужских лесов, рдели зарева пожаров, напоминая поздний закат. Под Радеховом, Каменкой Струмиловой и Великими Мостами не утихала орудиппии канонада. Пограничники могли только догадываться, что именно там, южнее и юго-восточнее, части Красной Армии ведут ожесточённые бои. Но подтвердить догадку было нечем: телефонные провода, по которым в мирное время застава связывалась с комендатурой и соседями, сейчас валялись на земле вместе с обгорелыми столбами.