Но что же тогда делать? Есть ли разумное решение? По мере того, как эйфория от удавшегося побега ослабевала, этот вопрос звучал в моей голове все отчетливей. Я, конечно, герой, потому что так удачно и смело обманул охрану в виде престарелой зазевавшейся Герасимовны и смог избежать очередной лекции по уринотерапии (вполне возможно, что и с курсом практического применения), но многого ли я достиг? Что даст мне эта свобода – от клетки, но не от коварства чужой реальности?

Между тем, становилось все прохладнее. Короткое сибирское лето явно сдавало свои позиции, и в воздухе, все еще теплом, уже чувствовалось холодное дыхание стучащейся в двери осени. Деревья уже покрыли землю отжившими свое листьями, слипшимися и скользкими после дождя, и зябли, оголенные. Налетевший вдруг порыв стонущего осеннего ветра напал на их оголенные верхушки, потрепал их, как уличную девку, и бросил внезапно. Я поежился. В моем старом, одолженном у покойника наряде я был безоружен перед стихией. Дождь, ветер, цунами или что угодно прочее могло беспрепятственно разорвать на мне единственное «наследство» умершего вчера человека – я был не в состоянии сопротивляться. Быть может, именно поэтому непогода не особо-то и усердствовала. Дождь не пошел, а ветер, пошалив в верхушках деревьев, куда-то умчался.

В кармане тужурки я нащупал кисет с махоркой, который сам переложил туда еще в палате вместе со спичками и обрывком газеты, прежде чем отбросить в сторону бесполезный, как мне показалось, грязный полотняный мешок. Не знаю, зачем я это сделал, наверное, машинально, так как я не курю и тяги ко всякому старью не испытываю. Но сейчас, не на шутку разнервничавшись, я решил-таки присесть где-нибудь и свернуть себе самокрутку, просто для того, чтобы занять чем-то руки и отвлечься от тяжелых мыслей.

Примостившись на краешек лежащего чуть в стороне от дороги пропитанного водой бревна и почувствовав, как влага в ту же секунда намочила мне причинное место, я пожалел о той поспешности, с которой избавился от того мешка, – сейчас он бы мне пригодился. Тишина стояла такая, что в пору было вообще усомниться в том, что вокруг живут люди. Однако люди эти, в отличие от меня, сидят дома, в тепле и относительной сытости, а не рыскают в украденных в психбольнице тапках по ночному городу, а уж тем более – чужой эпохе.

Неумелыми пальцами я начал скручивать себе папиросу. Первый оторванный мною кусок газеты оказался слишком мал, второй – чересчур неровен, а третий я и вовсе отшвырнул в сердцах после того, как упавшая откуда-то капля влаги промочила его и сделала непригодным. С четвертой попытки мне удалось-таки соорудить некое подобии «козьей ножки», просыпав немало табаку на землю и припомнив множество непечатных слов. Затем я наглотался табачных крупинок, пробуя залихватски закусить хлипкий мундштук, и достал из коробка толстую спичку, которая зажглась раза с четырнадцатого. Прикуривая от синего дрожащего пламени, я при его свете заметил какую-то надпись не то карандашом, не то чернилами на оборотной стороне спичечной коробки, но прочесть ее не успел и вынужден был зажечь вторую спичку, чтобы сделать это. Почерк был трудночитаемым, и мне пришлось пожертвовать еще одной палочкой из коробка, чтобы разобрать написанное до конца. Никакой полезной для меня информации два слова и цифра, стоящие на коробке, на первый взгляд не несли, да и вообще смысла не имели.

«Красных партизан 6»

Почему их шесть и чем они так заинтересовали бывшего владельца спичек? Может, он был противником Советской Власти и эти шестеро являлись его заданием по уничтожению? Бред. Мог бы и так запомнить…

Впрочем, через секунду мои спутанные за последние дни мысли потекли в верное русло, и сразу стало понятно, что «Красных Партизан 6» – это адрес. Да-да, прекрасное улицево имя, характерное для этого времени, и номер дома. Видимо, именно туда шел мертвый ныне страдалец, когда был схвачен и помещен в лечебницу. Или, напротив, должен был опасаться кого-то или чего-то, находящегося по этому адресу. Например, стукача, или сотрудника «органов», или еще кого, не менее мерзкого. Мне почему-то не верилось, что этот человек, заточенный, как и я, властями в сумасшедший дом, был отрицательным персонажем истории. Наверняка он был жертвой. Или же, в виде исключения, и вправду больным…

Как бы там ни было, мне это ничего не давало.

При всей моей осторожности табаку у меня набилось полный рот, а вонючий крепкий дым самосада вызвал тошноту. С отвращением я втоптал тапкой в грязь обмусоленную «козью ногу», не скуренную и наполовину, и поднялся с бревна, чуть чавкнувшего при этом. Со звуком смачного поцелуя отлепив мокрые штаны от ягодиц, я побрел дальше. Свет, льющийся из редких горевших еще окон, был таким тусклым, что приходилось сомневаться в том, что лампочка Ильича имеется здесь в каждом доме. Скорее уж, большинство хозяйств все еще пользовались старыми проверенными керосинками, если не вовсе свечами. А что, разве и керосину достать можно? Ну, процветание, да и только!

В этот момент у меня, как в детективном романе, возникло стойкое ощущение, что за мной кто-то наблюдает. Этот кто-то, как лиса, крался следом и был достаточно ловок, чтобы оставаться незамеченным. Он шел за мной от самой лечебницы, видел мою радость по поводу удавшегося побега и терпеливо ждал неподалеку, пока я курил и рассматривал спичечный коробок. Он не отставал, не забегал вперед и не атаковал, он просто следил за мной и моими действиями.

Я внезапно остановился. То, что шло за мною, чавкнуло грязью и тоже замерло. Я затаил дыхание и прислушался. Оно тоже не дышало. Я снова двинулся, сделав вид, что останавливался просто так, перевести дух да осмотреться. Важно было не дать понять моему преследователю, что я его обнаружил, иначе он может предпринять что-нибудь совсем уж непредсказуемое, например – наброситься на меня или просто выстрелить. Эх, иметь бы мне сейчас какой-нибудь автомат, пусть и плохонький, я уж попробовал бы вывести это существо из равновесия! А так мне оставалось только молча идти вперед да мучиться догадками касательно идущего за мной человека или зверя.

«Хорошо, если всего лишь человека или зверя, а то ведь это может оказаться и кто похуже…» – противно мелькнуло в мозгу.

Бежать смысла не имело – у моего преследователя – кем бы он ни был экипировка наверняка посолиднее моей и он не отстанет. Нужно было как-то изворачиваться. Плохо было то, что я не имел абсолютно никакого представления о его природе, а соответственно не мог и знать, что было бы наиболее действенно – скорость, сила или хитрость. По здравому размышлению, я избрал третий вариант, ибо должную скорость мне было не развить в расползающихся по швам больничных тапках, а сила, как правило, всегда на стороне преследователя, а иначе какой смысл преследовать кого-то, если рискуешь просто-напросто получить по башке?

К особо хитрым я себя, правда, также не относил, но можно было попробовать, по крайней мере, спрятаться или затаиться. Тот, кто идет следом, думает, что я не догадываюсь о его присутствии, и вряд ли захочет обнаружить себя, зажигая огонь. Да и к моему возможному кульбиту он, по той же причине, наверняка не подготовлен.

Пройдя еще несколько шагов я, сгруппировавшись и чувствуя ногу, прыгнул с дороги направо, аккурат за одно из растущих на обочине развесистых деревьев, и скатился на несколько метров вниз по склону обнаружившегося здесь весьма кстати небольшого оврага. Замерев под каким-то кустом, невидимым, как я надеялся, с дороги, я уткнулся в ворох мокрых листьев, пряча участившееся дыхание, и напряг слух.

Прошла минута, две… Ничего. Ни шороха, ни чавканья грязи, ни звука шагов. Одно из двух: или мой преследователь так же замер и ждет моих действий, или же я и впрямь перевозбудился от всех моих злоключений и он мне пригрезился. Последнее было бы мне, признаюсь, милее, так как даже галлюцинацию я предпочел бы противному сосущему страху – страху жертвы перед охотником. Как будто мало мне было того обстоятельства, что я здесь один-одинешенек, без крыши над головой, без легального источника питания и каких-либо шансов вернуться домой! Я влез в эту авантюру в надежде победить, но теперь не мог даже утереться и, признав поражение, убраться восвояси, так как ловушка захлопнулась. Пружина примитивной мышеловки уже пришла в движение, и осталось не так уж долго ждать, когда железная скоба перешибет мне хребет. Шансов на то, что все мои горести окажутся сметаной, из которой я при должном усердии смогу сбить масло и выбраться наружу, не было.