– И почему же никто ничего не предпринимает? Если это – правда, то ее легко доказать!

– Время докажет… Оно же и покарает виновных. Кстати, сам Илья, сдается мне, уже поплатился за свою преступную жадность, хотя может ли какое-либо земное наказание быть достаточным, если он и вправду совершил все эти преступления?

Заметив, что мы углубляемся в дебри философии, вместо того чтобы действовать, я предложил товарке Алеянц немедля ворваться в страшную обитель вдовы и разнести там все ко всем чертям.

– Этот скот все расскажет мне! Все! Не я буду, если не добьюсь от него правды! Дыма вон с собой возьмем на всякий случай, – вор уже знаком с ним и вряд ли его прельстит перспектива вновь оказаться в волчьих зубах!

– Нет, так не пойдет, – сказала Аглая, поеживаясь и потирая одну о другую озябшие коленки.

– Почему?

– Я голая. Давай-ка вернемся домой, оденемся и станем думать, как поступить. Поспешные решения обычно ни к чему хорошему не приводят.

– Да как ты не понимаешь, что этот хмырь может умереть или скрыться? – взорвался я, раздраженный неуверенностью и очевидной безалаберностью моей зазнобы. – Мы должны немедленно потолковать с ним, это наш единственный шанс докопаться до истины! Если мы сейчас же этого не сделаем, может быть поздно! Идем!

Я решительно направился к воротам гудиковской усадьбы. Сказать по правде, я надеялся, что поступком этим сподвигну Аглаю следовать за мной, и некоторое время даже усиленно прислушивался, ожидая услышать позади себя снежное чавканье ее шагов. Однако я, видимо, переоценил притягивающую силу моего обаяния, так как женщина вовсе не была послушной моим спонтанным решениям, но, напротив, начала удаляться в противоположную сторону.

«Черт с ней! – решил я, озлобившись, – если эта избалованная судьбой и мужем-красным проходимцем цаца хочет бросить меня в такой ситуации – то не о чем и жалеть!»

Однако горечь обиды лишь нарастала, – ведь я и вправду поверил было ей! Поверил ее мягким, теплым рукам, ласковому, с грустинкой, взгляду и горячему дыханию, паяльной лампой жгущему мою шею. Поверил в невозможное – в то, что растерявшая остатки чувственности и, – да что там говорить! – совести жена высокопоставленного партийца и впрямь способна на отклик моему захлебывающемуся влюбленностью сердцу…

Рывок мой к воротам усадьбы казался теперь мне, преисполнившемуся горьким разочарованием, излишним и неоправданным. Что мне стоило просто согласиться с товаркой Алеянц и уйти в теплую, пахнущую уютом избу, сделав вид, что поступаю так ради нее, моей голоногой, обутой в необъятные папашины катанки, страсти? Тогда, наверняка, все было бы по-другому и мне не пришлось бы так мучительно страдать!

Толкнув в сердцах тяжелую калитку, я почувствовал скользнувшее мимо меня вовнутрь крепкое, упругое тело животного и несколько воспрянул духом: по крайней мере, Дым не покинул меня и не променял честь и маячащие на горизонте приключения на убаюкивающий покой своей утепленной войлоком будки. Его волчье сердце оказалось куда вернее и отзывчивей бесчувственного мотора его хозяйки, за которой далеко позади меня как раз стукнули ворота.

Тишина двора сумасшедшей вдовы была тягучей и липкой. Все внутри меня заколотилось, словно я пришел украсть что-нибудь и боялся быть пойманным на месте преступления. Любопытная луна по-прежнему сияла над головой своим желто-голубым глазом, скупо освещая надворные постройки и узкую, протоптанную в свежевыпавшем снегу тропку от ворот до крыльца. По пятнам крови вдоль тропки нетрудно было догадаться, что преследуемый волком, а теперь и мною, человек скрылся в доме, потрудившись даже закрыть за собою входную дверь, что, впрочем, ускользнуло от моего слуха. Однако же в том, что он – этот вор, охотящийся за Картами навигации осторожного штурмана, – избрал себе прибежищем именно дом нехристя Гудика, а не отправился огородами куда подальше – сомнений быть не могло.

Я потянул тугую дверь и очутился в пахнущих сеном и молоком сенях, где было ненамного теплее, чем снаружи. Мне было известно, что полоумная вдова давно не держит хозяйства, но этот теплый деревенский запах был странным образом присущ и ее дому. Справа от меня угадывались очертания какой-то мебели и еще чего-то, в беспорядке разбросанного по полу. Зимой всем этим, разумеется, не пользовались, и нерасторопная хозяйка не дала себе труда привести сени в порядок. Впрочем, меня это мало интересовало.

Перед дверью в избу я чуть помедлил, – от свихнувшейся старухи можно было ожидать всего, чего угодно, и мне, признаться, стало несколько не по себе. Однако, наткнувшись левой рукой на жесткую шерсть чуть слышно сопящего рядом волка, я приободрился и потянул на себя дверь, из-за которой тут же вырвалось облако теплого печного воздуха. Мы с Дымом вошли вовнутрь.

Просторная комната с огромным дубовым столом персон на двенадцать посередине и с рядами широких, добротных лавок вдоль стен была скупо освещена двумя толстыми восковыми свечами, одна из которых находилась в красном углу, другая же – в центре стола. Ворвавшийся через входную дверь воздух взволновал доселе ровное свечное пламя, заставив его задрожать, отбрасывая на давно не беленые стены причудливые лохматые тени.

Почти сразу мне в глаза бросилась прямая, худощавая фигура бабки Зинаиды – рехнувшейся хозяйки дома – сидящей у задернутого плотными темными занавесками окна и держащейся скрюченными, неестественно изогнутыми пальцами обеих рук за край столешницы. Вся поза ее выдавала огромное напряжение и даже страх, – было ясно, что старуха не знает, чего ей ожидать от моего негаданного визита. Я тоже не сразу нашелся, что сказать, и некоторое время просто смотрел на это жалкое существо, чей покой вынужден был столь бесцеремонно нарушить. Наконец, терпению вдовы Гудика пришел конец и она прокаркала сухо и отрывисто:

– Зачем явился? Чего ищешь в моем доме?

– Ты знаешь, бабка Зинаида, чего я ищу и будет лучше, если ты не станешь чинить мне препятствий, – ответил я в тон недружелюбной хозяйке, начиная чувствовать себя увереннее.

– Не выйдет у тебя ничего, – заявила бабка с безапелляционностью судебного пристава, – ни денег, ни желтого металла ты здесь не найдешь!

Если и было что у Илюшеньки, то давно сгинуло, так что не теряй времени даром. Ничего твоя партия не получит.

Оп-па! Да старуха, никак, приняла меня за коммунистического бандита, явившегося с целью экспроприации ее добра! Ну-ну…

– Да нет же, бабка, барахло твое меня не интересует. За тобой и помимо грабежей грешков предостаточно, с ними-то вот и будем разбираться!

Воспользовавшись заблуждением старой женщины, я не преминул усугубить ситуацию, чтобы нагнать на нее побольше страху.

– Убери зверя!!! – взвизгнула вдруг старуха, да так пронзительно, что крупная дрожь волной пробежала у меня с головы до пят. Ее вытянутый вперед, трясущийся корявый палец указывал на вышедшего в центр комнаты Дыма, который в ответ на выпад утробно зарычал, не предвещая истеричке ничего хорошего.

– Убери зверя, тебе говорю! – вновь выкрикнула перепуганная бабка Зинаида чуть потише. – Убирайтесь отсюда оба, или я…

– Что – ты? – поинтересовался я с любопытством. Ей, как и мне, было ясно, что ситуация для нее складывается не самым благоприятным образом и угрозы в наш с Дымом адрес сейчас просто неуместны. Бабка замолчала и теперь лишь тихонько поскуливала, отодвинувшись со стулом еще дальше, в угол и с ненавистью взирая оттуда в сторону непрошенных гостей.

– Сиди тихо, бабка, и волк не тронет тебя, – великодушно пообещал я, хотя никакого понятия не имел о планах Дыма в отношении старухи. – Где твой квартирант?

– Кто? – не поняла хозяйка.

– Жилец твой, говорю, где прячется? Тот, чья кровь вон по полу размазана?

– А… – вдова проходимца Гудика, видимо, поняла, что запирательство ни к чему хорошему не приведет и решила не испытывать судьбу. – Чего ж ему прятаться? Это ж его волк твой погрыз, а не он волка… Да вон он, в горнице на полатях. Помирает чай… Послушай! – бабка вдруг порывистым движением приложила руки к груди в умоляющем жесте. – Ежели помрет, ты уж устрани его из моей-то избы, будь так люб… На что он мне здесь, померший-то?