Однако, едва я оказался снаружи и вдохнул полной грудью свежего воздуха, не пахнущего аммиаком и миазмами психиатрической лечебницы, мне внезапно пришла в голову спасительная мысль: я должен встретиться с тобой и все тебе рассказать. Тогда, по крайней мере, хотя бы один человек будет знать, что же, на самом деле, со мной случилось и где меня искать! Я бросился на проходную какого-то общежития и вымолил у вахтерши один звонок. К чему привел этот звонок, ты помнишь…»

Я помнил. Да так помнил, что стыд за содеянное, боюсь, будет жечь мне лицо до конца жизни. Но было еще что-то в рассказе Альберта… Что-то, прошедшее мимо моего внимания, но оставившее осадок неясного беспокойства в душе. Но что?

«…Так вот, – продолжал мой друг, – услышав доносившуюся с улицы сирену «Скорой помощи», я понял, что ты не поверил мне. Страх быть схваченным и вновь запертым в этом адском месте погнал меня вперед. Как полоумный – а я им и был! – ворвался я в подъезд и, взлетев по лестнице на третий этаж, буквально перепрыгнул порог нашей квартиры. И вот, друг мой, с тех пор я здесь. Опасаясь моих выкрутасов, Райхель не позволил мне больше вернуться в мое время и отдавал мне приказы, коротко наведываясь сюда сам. Пару раз у меня мелькала мысль, а не лучше ли плюнуть на все и попробовать зажить здесь нормальной жизнью? Но нет! В моменты моих сомнений подлый профессор всегда напоминал мне о себе, заставляя мое мышление кривляться и повергая меня тем самым в ужас. Так и не сумел я, Галактион, избавиться от его влияния, а, поскольку миссия моя все еще не была выполнена, речи о моем возвращении домой не шло.

С огромным трудом удалось мне вычислить местонахождение Карт Навигации, но сейчас, когда кто-то умудрился увести их у меня из-под носа, последняя надежда потухла. Помнишь, как я шел за тобой от самой больницы, чем испугал тебя? Умудренному опытом, мне не стоило большого труда пробраться в здание и попридержать старушку-санитарку, чтобы дать тебе возможность улизнуть. Ты уж прости меня, но другого выхода я не видел. Одно меня утешает: мои действия не повредили тебе и даже, пожалуй, в чем-то помогли, – Альберт едва заметно улыбнулся и скосил глаза на Аглаю. – Кстати, письмо, в котором я зову тебя «прийти и узнать» я уже написал и передал Райхелю… Он теперь постарается, чтобы ты получил его там, в начале 2000-ых. Хотел бы я знать, зачем ты ему нужен!»

Альберт, утомленный, замолчал и прикрыл глаза. Он все сказал, обо всем поведал и хотел теперь отдохнуть с чувством исполненного долга. То ли рана была слишком тяжелой, то ли злая болезнь добивала моего друга, но сил у него оставалось все меньше и меньше. Я поплотнее укрыл его пледом и не стал больше ни о чем расспрашивать. Впрочем, необходимости в этом и не было, – все, что нужно, я уже знал.

Румянца на щеках пятидесятидвухлетнего Альберта Калинского я уже никогда не увидел, как не услышал я и его голоса, слабого и чуть дребезжащего. Когда я, немного не доезжая районного центра, окликнул его, намереваясь дать указание «держаться», он мне не ответил. Испуганный, я велел вознице остановиться и, когда тряска прекратилась, убедился, что мой старый товарищ умер. Я долго смотрел в его еще сильнее осунувшееся, бескровное лицо с посиневшими ушами и торчащими изо рта верхушками желтых зубов, и чувствовал себя потерянным. Я понятия не имел, что следует делать, да и общая неправдоподобность ситуации мешала мне сосредоточиться.

Видя мою беспомощность, Аглая взяла ситуацию в свои руки, попросив возницу свернуть с дороги и подъехать к расположенной в сосняке недалеко от дороги каменной беседке, некогда принадлежавшей местному купцу Изотову и служившей его разнузданной компании местом пикников. Сейчас беседка была бесхозной, и Аглая сказала, что лучше всего будет оставить покойника там, под моим присмотром, пока сама она с помощью возницы ищет машину.

– Почему же нельзя поехать сразу? – спросил я ее, мало обрадованный перспективой потерять подругу из виду.

– Могут возникнуть вопросы, а мы понятия не имеем о личности покойника.

– Он мой друг.

– И ты скажешь это в деревне? – съязвила товарка Алеянц. – Тогда тебе, по меньшей мере, придется объяснять, кто такой ты, а это посложнее будет. В общем, ты останешься здесь и посторожишь труп, хотя не думаю, что кто-то на него позарится – таежный зверь днем так близко к жилью не подходит.

– Но что мы будем делать, если ты найдешь машину? Куда мы его повезем?

– В город, естественно, другого выхода нет. Или ты намерен провести несколько часов с лопатой, копая могилу для несанкционированных похорон? К тому же… Сейчас возница думает, что все в порядке и ничего противозаконного мы не совершаем, но стоит ему что-нибудь заподозрить… Тебе мало твоих мытарств?

Моих мытарств мне было более чем достаточно, и я выразил готовность во всем слушаться Аглаю, пока это необходимо.

Мы поплотнее завернули в плед начавшее коченеть тело и уложили его на бетонную, лишенную покрытия скамью в беседке. Слушая удаляющийся цокот копыт, я с грустью подумал, что, быть может, проведу в ожидании не один час. Сыскать автомашину в 1930-ом году может оказаться не таким уж легким делом!

Присев у противоположного бортика беседки, я огляделся. Сосны подступали к этому летнему убежищу праздных купеческих дружков почти вплотную, а по проклюнувшемуся на подходящих к лесному домику тропинках хвойному молодняку я догадался, что с того времени, как бравые красноармейцы исполосовали шашками семью купца Изотова и его самого, каменное это строеньице перестало выполнять свою увеселительную функцию.

Ну-ка, ну-ка… Вскочив и осмотревшись, я даже дышать перестал от удивления и неожиданности, потому что узнал это место. Ну конечно, это ведь та самая беседка, в которой я, прячась от назойливого пионерского сброда, провел столько незабываемых часов во время моего вынужденного «отдыха» в пионерском лагере! Вернее, проведу лет так через пятьдесят семь… Да, оптимистом был этот купец Изотов, возводя беседку для пикников на века! Да и что ей, каменной, сделается? Только мхом покроется.

Пейзажи вокруг домика были, разумеется, совсем иными. Ни тропинок, ни полянок к восьмидесятым годам двадцатого века здесь не останется, да и ни на каких санях подъехать так близко будет нельзя, но все же я был уверен, что не ошибся – бетонный лесной домик был тем самым. Для пущей уверенности я вышел из беседки и, посчитав, что тело Альберта никакой опасности не подвергается, прошел немного вглубь леса и поднялся на знакомый мне пригорок, с которого явственно различил на северо-востоке извилистую ленту неспешной Тубы.

Тут мне в голову пришла совсем уж дикая идея, но, поразмыслив, я нашел ее очень логичной. Вспомнив, как Альберт трясущимися руками разматывал платок, а затем бумагу и фольгу, чтобы предъявить нам с Аглаей свой тщательно сберегаемый липовый документ, я без промедления обшарил его карманы и уже через пару минут держал в руках добротный, хоть и несколько измятый, лист бумаги. Положив его для удобства на бетонную лавку рядом с трупом, я жирно написал на нем найденным у Альберта же карандашом: ««Тело Анны Юрьевны найдете в нижнем гроте. Сегодня в десять убийца попробует перенести его в лес». Свернув листок в рулончик, я плотно обмотал его фольгой, в которой Альберт хранил паспорт, и, встав на скамейку, плотно втиснул послание между верхней поперечной балкой и бетонным сводом. «Разгадав» таким образом загадку моего детского приключения, я остался очень доволен собой. Оказывается, все в жизни имеет простое объяснение, стоит лишь перестать изумляться по каждому поводу и поискать ответа.

Стараясь не удаляться от беседки слишком далеко, я немного побродил по той часть леса, где когда-то будет построен пионерский лагерь, гадая, что же побудило людей пожертвовать столь дивным уголком природы в пользу такого отвратительного учреждения, и пришел к выводу, что все дело в человеческой глупости и неумении отличать истинные ценности от мнимых. Когда я вновь мысленно переживал утреннюю лагерную линейку, издалека до меня донеслось утробное урчание автомобильного мотора, из чего я сделал вывод, что поиски Аглаи оказались успешными.