«Бедный отец, все так же мается, наверное». Девушка перевернулась на другой бок, тяжело вздохнула и уснула.

Утром, когда Гунчинхорло проснулась, нойон был уже на ногах,и она испугалась, что проспала.

— Простите меня, господин. Очень я обрадовалась вашему приезду, а сама, дура, уснула и бросила вас одного.

Нойон ничего не ответил, а сам подумал: «Да, из нее выйдет болтливая женщина». Ему хотелось спросить ее, чего она все боится. Может, люди запугали ее? Но он не решился начать серьезный разговор. Раньше нойону казалось, что он спит в одной юрте с младенцем. А теперь — совсем иначе...

«Денег изведешь на нее уйму! Нет уж, пусть все останется, как было. А то еще, не дай бог, нагуляет ребенка от какого-нибудь проходимца да родит. А я его корми! Да еще вырастет — наследником захочет стать. Получится из него какой-нибудь дзанги[Дзанги — низший должностной чин.], и будет он считать себя человеком благородного происхождения, заведет дорогую трубку, отличного коня, красавицу жену! А уж если пару иностранных слов выучит, то подай ему и почет и уважение!» Так думал старый нойон, хотя в душе признавал, что и сам-то взял эту девушку, чтобы показать столичным друзьям: смотрите, мол, какой я еще молодец, умирать не собираюсь! А кроме того, Га-гун вообще питал слабость к женской красоте и любил послушать хорошее пение.

— Вот уже несколько лет вы, господин, не оставляете меня своими милостями. Но я, кажется, ничем не могу угодить вам, — обратилась девушка к нойону. — Сделайте милость, отпустите меня домой. Всю жизнь буду за вас молиться!

Нойон совершенно не ожидал этого. Просьба девушки поставила его в тупик.

— Об этом, дочка, надо подумать, — сказал он.

«Ну отпущу я ее, ведь пропадет! Куда она денется, бедняжка? А то еще, пожалуй, найдет себе другого покровителя. Нет, не отпущу. Да и привязался я к ней душой».

После завтрака Га-нойон решил сходить в монастырь Гандан, посоветоваться с ламами, и они ему сказали:

— Не избежать того, что предопределено свыше. Если эта женщина понесла от тебя, жени на ней кого-нибудь из слуг да отправь ее в свое кочевье. Не будет тебе добра, если возьмешь ее в жены. Молись всевышнему и не оставляй добром ближних своих. У тебя есть предназначенная богом жена благородной крови. Чего же тебе еще желать, благодетель нойон? Рядом с тобой женщина, одержимая злыми духами, и это может плохо отразиться на здоровье твоей супруги. Не подвергай ее страданиям, обуздай свою плоть! Молись усердно, сын наш.

Однако Га-нойон никак не мог примириться с мыслью, что он потеряет Гунчинхорло, что она может достаться другому. Ведь он столько сделал для нее! А может, она, благодарная за его доброту, и не откажет ему... И нойон тешил себя надеждой. «Конечно, когда жена узнает о моей связи, это отравит ей жизнь. Она умрет, если узнает, что я все свое богатство готов отдать этой девчонке. А если сговориться с Очир-бээсом да попросить его пригнать в город немного скота? Ведь так или иначе в конце концов все откроется. Жена хоть и старуха уже, а все же близкий и верный человек. И потом, не послушаешься совета лам-наставников — жди беды. Может, отдать ее в самом деле за кого-нибудь из слуг? Но ведь в столице я бывал с ней всюду, надо мной люди смеяться начнут: слуга отбил девушку у господина. Нет, надо все-таки с ней...»

Девчонка-замарашка, которую нойон когда-то встретил возле убогой юрты на берегу Тэрхийн-гола, превратилась теперь в цветущую женщину, красавицу, от которой глаз не оторвешь.

— Ты не посмеешь оставить меня, Гунчинхорло, — сказал однажды Га-нойон. — Я не перенесу, если ты пойдешь по рукам. Если это случится, грех падет на меня. А ведь я был для тебя все равно что родной отец! Ты должна помнить об этом.

С того дня нойон велел поставить себе небольшую отдельную юрту и проводил ночи один. Днем же он принимал гостей в юрте Гунчинхорло. Если нойон уходил по своим делам, Гунчинхорло заходила в его юрту, поддерживала огонь в очаге и подолгу, задумавшись, сидела возле огня. Каждый раз, как он заставал девушку в юрте, Га-нойон испытывал душевное смятение, и все чаще приходила ему в голову мысль: а не довершить ли грех, раз уж он взял его на себя... В такие минуты он с трудом удерживался от искушения, скулы покрывались пятнами, глаза виновато бегали, на лбу выступали капельки пота, дышал он тяжело, хрипло. Вид у нойона был глубоко несчастный. Гунчинхорло заметила волнение, которое охватывало нойона каждый раз при встрече, ей казалось, что он вот-вот бросится на нее, и девушка спешила уйти из юрты. Это приводило Га-гуна в исступление. Он яростно звонил в колокольчик, вызывал слугу, чтобы приказать вернуть девушку. И каждый раз вспоминал о предостережении ламы: «Соблазнишь девушку — не видать тебе добра».

— Архи! Быстро! — приказывал он слуге, являвшемуся на зов.

«Когда это бывало, чтобы я испрашивал совета у лам, переспать мне с женщиной или нет? — думал нойон. — На что нужна человеку вещь, которой он не пользуется? Для чего я содержу эту девицу? Ведь ягоды растут для того, чтобы ими лакомиться, разве не так?»

Однажды, когда одна из лампадок на божнице начала чадить, нойон обернулся и увидел уставившегося на него свирепого божка. Словно что-то ударило в грудь. Стараясь заглушить страх, нойон пододвинул к себе кувшинчик с архи и стал наливать одну чарку за другой... Вскоре он почувствовал, как все тело расслабилось, словно освобожденный от тетивы лук. Слуги раздели нойона и уложили в постель.

А Гунчинхорло почти все время проводила за шитьем. Нитки и бисер ей исправно доставляли служанки, а все расходы записывались и докладывались нойону. Как-то раз девушка обратилась к нойону с просьбой — нельзя ли послать что-нибудь в подарок отцу. Может, нойон позволит взять что-нибудь из поношенных, ненужных ему вещей?

— Выбери сама, дочка, — разрешил нойон.

Служанки быстро собрали посылку: немного леденцов и сахару, деревянный чубук для трубки. Но оказалось, что послать все это не с кем. Так и остался подарок неотправленным. Впрочем, гостинцы эти не очень-то нравились ей самой, но Гунчинхорло не посмела сказать об этом вслух. Однажды в записи расходов, которую ему представили слуги, нойон прочел: «Пять ланов серебра на подарок отцу». Его возмутило такое расточительство.

— Оно конечно, — заметил казначей. — Вот если бы нойон сам изволил сделать подарок, тогда другое дело...

Перед отъездом из столицы Га-гун спросил у Гунчинхорло:

— Что ты подарила отцу, когда он посетил тебя?

— Да он и не приезжал вовсе, — ответила та. — И послать ему подарок я не сумела. До сих пор у меня хранятся те сладости да чубук.

— Вот как? Ну и хорошо.

«Ничего в жизни не смыслит девчонка, — подумал нойон. — Однако это, пожалуй, к лучшему».

Однажды Га-нойон, отправляясь в хошунное управление, взял с собой Максаржава. С начала среднего зимнего месяца и до середины весеннего месяца Цаган-сара [Цаган-сара — первый месяц года по лунному календарю, его начало приходится обычно на первое новолуние февраля.] люди, по обычаю, одевались в праздничные зимние одежды. На шапке нойона красовались жинс из красного коралла и павлинье перо с одним глазком, у основания жинса — золотой дракон и пять жемчужин. Поверх дэли нойон надел атласный хантаз с золотыми драконами, вышитыми на груди и на спине. Кроме драконов, хантаз украшали шитый золотом соёмбо[Соёмбо — орнаментальная эмблема, символ государственной независимости.] и затейливая вышивка, изображающая пейзажи и цветы. Парадный дэли нойона, подбитый рысьим мехом, был из парчи, также расшитой драконами. На заднюю луку седла бросили соболью доху, чтобы нойон мог закутать ноги.

Двинулись из дому в сопровождении двух слуг и взяли с собой дойную кобылицу. Слуги следовали за нойоном, ведя в поводу запасную лошадь. Максаржав ехал между ними. Иногда он нагонял Га-гуна и ехал с ним рядом, стремя в стремя. Взяв мальчика с собой, нойон намеревался познакомить его с делами хошунного управления.