Аллан слушал. Он понимал, что имеет в виду Док. Он сам видел, как хорошо одетые дамы в шляпках и перчатках достают бутылки из мусорных урн и прячут их в сумки, которые когда-то стоили очень дорого. Однако Аллану казалось, что все это его не касается, хотя такие картины всеобщего упадка и застоя послужили ему сиг­налом бедствия, означавшим, что пора бежать из города куда глаза глядят.

Между тем Док Фишер, сидя в ветхой качалке, которую он перенес со двора в комнату, и поблескивая дымчатыми очками, отражавшими заходящее солнце, гово­рил и говорил о правительствах, политике и социальных теориях. Вся обстановка в этой тесной комнатушке носила явственный отпечаток Насыпи — несомненно, все это Док притащил оттуда и починил, используя то, что оказалось под рукой: тарную дощечку, стальную проволоку, кусок бечевки или даже просто гибкие корни пова­ленных ветром деревьев. Здесь царили чистота и порядок, для всего было свое место, и тем не менее Насыпь присутствовала в этой комнате, где густая листва, закрывав­шая все окна, кроме одного, окрашивала потолок и стены в сумрачно-зеленоватые тока, будто дом находился под водой, а густая сеть из корней и бледно-зеленых стеблей заползала в щели между плитками шифера и снова вылезала наружу, обви­вая потолочные балки, словно естественный каркас, спасающий постройку от окон­чательного разрушения.

Док понял, о чем думал Аллан.

— Дикий виноград поддерживает крышу,— поспешил сказать он.— Если я начну его подрезать, дом рухнет.

Возле стены был устроен очаг. На крюке над столом висела керосиновая лампа.

— Пока здесь прокладывали Автостраду и шли строительные работы, у нас было электричество. Здесь проходила линия электропередач. Я подключился к ней и подвел провода к нашему дому. Но потом линию отключили. Строительные работы передвинулись куда-то дальше... Бог его знает. Теперь мы получаем керосин от Дос-Маноса — это тот, что приезжает за товаром на автофургоне, впрочем, он наш старый друг — в обмен на металлолом. Кроме того, нам нужны газовые баллоны и некоторые другие вещи. Но в основном мы все добываем здесь, на Насыпи...

Полуоткрытая дверь позволяла заглянуть в маленькую кухоньку. Там блестели кастрюли, сковородки и стеклянные банки с различными крупами. Док рассказал им о своем огороде, о том, как он сажал съедобные растения, об одичавшем кукуруз­ном поле, которое занимает пространство за садом вверх по склону до самой Авто­страды,— это все, что осталось от некогда богатейших сельскохозяйственных угодий, заброшенных еще в ту пору, когда город предпринял свое последнее наступление на окружавшие его земледельческие районы. Аллан жадно и нетерпеливо пожирал взглядом то, что ему показывал Док, словно для него было вопросом жизни и смерти запомнить каждую мелочь, впитать в себя все, о чем говорилось в этой тесной ком­натушке, и овладеть трудным искусством самосохранения так я в такой мере, в какой им овладел сидевший перед ними старик — не только овладел, но и сам стал вопло­щением этого искусства.

Они сидели в тесной комнатушке Фишера, обставленной старой, кое-как под­ремонтированной, но удобной и уютной мебелью, и обстоятельно обсуждали самое главное: как выжить на Насыпи, как и где собирать металлолом и обрывки кабеля, железные цепи, канаты и свинец из поврежденных автомобильных аккумуляторов, как и где продавать все это и обменивать на веши, которые им могут понадобить­ся,— сидели и в этом общении черпали надежду, поддержку и сердечное тепло, и не потому, что между ними вдруг возникла человеческая близость, а из-за совпадения главных интересов, из-за общности судеб. Они боролись за жизнь в. одинаковых условиях.

Док курил. Он осторожно высыпал щепотку табачных крошек на бумажку, свер­нул из нее сигарету и заклеил, лизнув языком. Он предложил и Аллану закурить, но тот отказался. Он бросил курить еще несколько лет назад. Синтетический табак не доставлял никакого удовольствия, от него только чернели зубы. Но он стоил дешево, и его производили в изобилии, так же как искусственный шоколад. Словно если у людей будет вдоволь шоколада и дешевых сигарет, они забудут о постоянной не­хватке других, гораздо более важных продуктов.

Док объяснил, что курит настоящий табак. Он запасся табаком, когда его еще можно было достать на черном рынке. Теперь он смешивал старый табак с новым, который сам выращивал. Однако Аллан сказал, что курить — это старомодно, и вооб­ще никому не нужно, и все равно нет никакой разницы между настоящим табаком и искусственным. Так что Фишер один курил свою тоненькую сигарету, затягивался и выдыхал прозрачные облака дыма, расползавшиеся по полутемной комнате. Они принадлежали разным эпохам, у каждого были свои радости и маленькие удоволь­ствия, хотя какие радости были у Аллана? Сколько он ни пытался, он не мог вспом­нить. Быть может, его единственной радостью было посидеть на автомобильном си­денье и с вершины груды старых покрышек созерцать огни Свитуотера подобно то­му, как когда-то он стоял у окна детской и смотрел туда, где в конце улицы вспы­хивали и гасли, вспыхивали и гасли огни рекламы на бензозаправочной станции, окрашивая серую улицу в яркие фантастические тона. «Радости» Дока были релик­виями из другой эпохи, церемониалом, которого он строго придерживался,— теперь, в эпоху Аллана, «радость» была подделкой, таким же синтетическим суррогатом, как и прочие продукты. Поэтому Аллан, в сущности, не знал, что такое «радость»; для Дока же это было нечто, почти изгладившееся из памяти, но воспоминания пробу­ждались, если их стимулировать должным образом.

Однако это нисколько не отравляло удовольствия, которое им теперь доставляло общение. Они тихо сидели вот так рядом, и у обоих было такое впечатление, будто с них свалилась скорлупа и они стали значительно ближе друг другу, стали такими близкими, что несмотря на различия ни один из них не мог бы теперь остаться рав­нодушным к тому, что волновало другого, к его человеческому существованию. Так должно быть всюду, где человек еще кое-что значит.

— У меня есть колодец,— сказал Док, когда они собрались уходить.— Я не ска­зал вам об этом сразу, но все равно у меня есть колодец, и когда тебе понадобится, можешь брать из лево воду. Пошли, я покажу вам, где он.

И снова вокруг них сочная зелень, озаренная заходящим солнцем. Они шли по тропе, извивавшейся между кустами шиповника и дикорастущим кустарником за пристройкой. Там, в небольшом углублении, они увидели железную крышку, окаймленную каменными плитами.

— Вот здесь...

Док с усилием приподнял тяжелую крышку.

— В это время года воды предостаточно.

Под крышкой находился колодец — темная дыра в черном грунте. Немного ниже мерцало зеркало воды, блестящее, как глаз. Док опустился на четвереньки. В одной руке он держал железное ведро. Потом рука исчезла в колодце, послышался плеск воды, и Док вытащил ведро. Оно было наполовину полно мутноватой воды. Все, что делал сейчас Док, Аллану и Лизе казалось каким-то диковинным ритуалом, потому что никогда в жизни они не видели, как достают воду из-под земли.

— Смотрите...

Док поднес ведро ко рту и, сделав глоток, предложил напиться гостям.

— Как, неужели эту воду можно пить? — вырвалось у Лизы.

— Конечно. И ручаюсь, она гораздо вкуснее той химической смеси, которая вытекает из кранов Свитуотера и, кстати, очень скоро может вообще иссякнуть. Известно ли вам, что в современном городе на каждого жителя уходит около ста пятидесяти литров питьевой воды в день? И это только то, что потребляют сами люди. А любое промышленное производство тоже требует воды, причем в невероятном количестве. Мы — на грани водного кризиса. Даже уровень грунтовых вод постепенно понижается. Летом, когда уровень воды в моем колодце ниже обычного, она делается солоноватой Это означает, что из-за перерасхода воды в городе в грунтовые воды начинает поступать морская вода.— Док повысил голос и энергично жестикулировал свободной рукой, указывая на город, окутанный мглой.— На земле достаточно воды, чтобы человек мог существовать, и ее хватило бы надолго, но ее слишком мало для развитой технической цивилизации! В один прекрасный день произойдет катастрофа: восемь миллионов обитателей Свитуотера останутся без питьевой воды. И тогда наступит конец света!