— Как Лиза переносит жару? — спросил Док. Он часто спрашивал о Лизе.

— Прекрасно,— ответил Аллан, покривив душой...

В последнее время Лизе нездоровилось, она чувствовала слабость, жаловалась на сыпь, которая ужасно чесалась. Впрочем, у Аллана от солнца тоже выступили пузыри, и вообще он неважно переносил жару. Они еще не вполне привыкли к изменившемуся климату.

— А Марта не выносит жары,— заметил Док.— Она говорит, что от жары ей делается плохо. Она сильно потеет, понимаешь, потеет так, что не может встать с постели. Нам пришлось тяжело в прошлом году, а в этом году будет еще хуже. Не знаю, что и предпринять, чтобы ей как-то помочь. Правда, порой мне кажется, что она не хочет помощи. Видно, стареет... оба мы стареем... — И Док усмехнулся коротко и сухо,— Но у вас, значит, все хорошо?

— Да, Лиза чувствует себя прекрасно. И малыш тоже.

— Следи за тем, чтобы вы ели достаточно соли.

— Соли?

— Да, нужно есть много соли, когда сильно потеешь. Тогда организм теряет меньше воды и сохраняет силы. У вас есть соль?

— Нет.

— Вот... — Док порылся в кармане и протянул Аллану горсть крупных грязновато-серых зерен.— Это морская соль. Мне достал ее Дос-Манос, у него есть знакомства. Время от времени клади в рот пару зерен и жуй. И заставь Лизу делать то же самое.

— Но от этого же захочется пить!

— Не захочется, если будете поменьше есть. Соль задерживает в организме воду. И еще запомни одно: днем надо пить как можно меньше. От воды человек только слабеет и потеет еще больше. Лучше пейте вечером, когда солнце уже зашло.

Аллан кивнул, довольный тем, что еще чему-то научился. Опустил в карман соль. Наклонился и поднял два полных бочонка, стараясь не расплескать ни капли. Ему предстоял трудный путь с драгоценной водой.

— Спасибо,— сказал он, отправляясь домой. На сегодня беседа была окончена.

Лиза лежала в полузабытьи на матрасе перед фургоном. Им пришлось поставить навес от солнца. Аллан приволок откуда-то гофрированную жесть, картон, пустые мешки и фибровые плитки и на четырех шатких столбах укрепил крышу, в тени было не так жарко, но одолевали мухи, а кроме того, каждое дуновение ветерка приносило малоприятные запахи с дальних мусорных куч, куда машины ежедневно сваливали новые отбросы. Над Райской бухтой неподвижно висело безжалостное солнце, окутан­ное легкой и все-таки непроницаемой мглой, светившейся фосфорическим блеском; казалось, будто это вечное покрывало из желтого смога еще более усиливало зной, опустившийся как удар молота на бесплодную пустыню, именуемую Насыпью.

Лежа на матрасе, Лиза смотрела на дым. Тонкие струйки дыма там и сям мед­ленно поднимались к небу, а над холмами из отбросов и мусора низко-низко плыли легкие, как туман, облака дыма, рожденные многочисленными пожарами, самопроиз­вольно возникавшими от жары в грудах горючего материала, разбросанного по На­сыпи. Это стало самым обычным зрелищем; нередко такие костры горели по несколь­ку дней подряд.

Лиза лежала и думала о своих обязанностях хозяйки, с отвращением вспоминала про беспорядок в фургоне (там всегда был беспорядок, но раньше она хотя бы иногда пыталась прибрать), необходимость готовить, стирать... Сама того не желая, она все пустила в последние дни на самотек, не занимаясь даже самым необходимым. Еду и ту теперь готовил Аллан, потому что Лиза была просто не в состоянии, ей нездорови­лось, не было сил двигаться, она каждый день подолгу спала и все равно постоянно чувствовала усталость. У нее все чесалось, она ходила лохматая, грязная, но теперь ей все было безразлично.

Лиза зевнула, потянулась, отогнала прочь мух. Сейчас стало немного лучше. Утром ее вырвало, но потом тошнота прошла — осталась лишь какая-то приятная сла­бость. Она еще не сказала Аллану, что беременна. И сама удивлялась, что до сих пор этого не сделала. Однако она понимала, что рано или поздно должна будет сообщить эту новость. Несколько раз в течение месяца, когда уже не осталось никаких сомне­ний, она хотела поговорить с ним, но что-то удерживало ее: она почему-то ста­ла стесняться его, а может быть, инстинктивно стремилась защитить то удивительное, что совершалось сейчас в ее теле, от внешнего мира, даже от Аллана. Это было досе­ле неведомое чувство, прямо противоположное тому, какое она испытывала, когда забеременела в прошлый раз. Тогда они обсуждали эту столь неожиданно возникшую проблему, взвешивали все «за» и «против» деловито и трезво, как это делают молодые пары, попав в подобную ситуацию. Общество страдало от перенаселенности, поэтому прекращение беременности было простой формальностью: решайте сами... Беремен­ность со всеми ее последствиями создавала проблему, которую приходилось решать радикально, разумно и сообща, и это оказало весьма благотворное влияние на их от­ношения. Тем не менее Лиза не раз сожалела о принятом ими скороспелом решении, когда замечала, каким неузнаваемо уродливым становится ее тщедушное тело. И по­том, когда крошечный комочек, ее дитя, лежал и плакал, требуя от нее того, к чему она не сумела себя подготовить и даже не знала, хватит ли у нее на это сил...

Но теперь она была подготовлена, теперь знала, что это значит,— она через это прошла. И кроме того, они с Алланом во многих отношениях стали значительно ближе АРУ^Г APyryi ^чем были раньше. Даже теснота фургона как-то объединила их. Сама об­становка, в которой они очутились, требовала сотрудничества, создавала непосредст­венную зависимость каждого от общих усилий. И тем не менее Лиза чувствовала, что в каком-то смысле ее новая беременность касается прежде всего ее самой.

Она украдкой наблюдала за Алланом, когда он работал. Она видела, что он тру­дится не покладая рук несмотря на жару, чтобы обеспечить их всем необходимым. Аллан работал до изнеможения. Он похудел. Не так-то просто было здесь найти что-нибудь съедобное, когда все портилось за какие-нибудь несколько часов. Но хлеба у них было вдоволь, огромное количество твердого как камень хлеба, который можно бы­ло мочить и есть или молоть, а крошки печь на противне, как «пирожное». Кроме то­го, у них были консервы, шоколад и другие продукты, которые Аллан покупал на свое жалованье в лавке у Свитнесса. И еще у них были фрукты, главным образом по­битые при перевозке апельсины, на которые Аллан однажды случайно наткнулся. Он выбрал наименее испорченные и притащил домой, весь мокрый от пота и липкого фруктового сока, окруженный огромным роем мух.

Случалось, что Лиза по целым дням не видела мужа, который уходил на разведку в отдаленные районы Насыпи; нередко он возвращался таким изнуренным, что тотчас же падал и засыпал мертвым сном. Решая все эти задачи, Аллан даже возмужал, стал как бы сгустком могучей энергии, которую отдавал всю без остатка на то, чтобы сде­лать жизнь жены и сына мало-мальски сносной; Лиза же редко отлучалась из дому, в основном занималась приготовлением пищи, убирала в фургоне и вокруг него (как и раньше, с этим у нее не очень ладилось) и приводила в относительный порядок одежду. Роль каждого из них в обществе, как и разница в радиусе действия, стала особенно заметна здесь, на Насыпи, и это ярко выраженное различие между их функ­циями и способностями (едва ли от Лизы было бы много пользы, даже если бы она пошла с Алланом на поиски еды или вещей, которые можно пустить в оборот, по­скольку она не отличалась ни силой, ни выносливостью...), различие, которое еще бо­лее подчеркивалось ее нынешним состоянием, воздвигало непреодолимую стену между его жизнью и ее жизнью. Теперь стало так очевидно, что делает он и что делает она, за что отвечает он, а за что — она. Словом, за беременность и рожде­ние детей ответственность целиком и полностью ложилась на нее... Поэтому Лиза почти инстинктивно маскировала свое состояние, стараясь не показать, что с ней про­исходит, а когда слабость и тошноту становилось невозможно скрыть, она жаловалась на жару и духоту.

Она до сих пор помнила огромный зал ожидания в Центральной больнице, где она лежала и долгие часы боролась со страхом и нарастающей болью, пока ей нако­нец не нашлось место в переполненном родильном отделении....