Это пока самое значительное произведение Фалдбаккена трудно отнести к како­му-либо одному, определенному жанру: в нем органически сочетаются утопия и анти­утопия, фантастика и реальность, робинзонада и философская повесть, нравоописание и социальная сатира. «Страна заката» вместе со своим непосредственным продолже­нием — романом «Свитуотер» (1976) составляет эпическую дилогию «Недород», кото­рую можно назвать своего рода сагой об Аллане Юнге, бросившем вызов разлагаю­щемуся  «потребительскому  обществу».

Сейчас книжный рынок на Западе буквально наводнен сочинениями на ставшую модной экологическую тематику — от солидных научных трактатов до политических памфлетов, от актуальных репортажей с места природного бедствия до апокалипсиче­ских прогнозов о беспросветном будущем, якобы ожидающем человечество. Лучшие из зарубежных научных и публицистических работ, посвященных настоятельной про­блеме охраны окружающей среды — книги Барри Коммонера «Замыкающийся круг», Жана Дорста «До того, как умрет природа», Уильяма О. Дугласа «Трехсотлетняя война», Рене Дюбо и Барбары Уорд «Земля только одна» и многие другие,— изданы и у нас в стране. Несравненно меньше повезло художественной литературе на эту тему, которая представлена преимущественно эпизодическими переводами научной фанта­стики. «Страна заката» Фалдбаккена весьма удачно восполняет данный пробел. Досто­инство романа состоит прежде всего в том, что загрязнение окружающей среды автор прямо и недвусмысленно связывает с породившими его социально-экономическими пороками «потребительского общества», основанного на погоне за выгодой,— а не стре­мится приписать, как это принято на Западе, абстрактной «хищнической природе» че­ловека вообще. Вместе с тем роман начисто лишен всей той ложной риторики, которая типична для подобного рода литературы. У норвежского писателя и другие цели, и иные  художественные  средства.

Для Аллана Юнга переселение на городскую свалку — не стихийный акт отчаяния, а пролог к самоутверждению и возрождению своей личности. Здесь, на свалке, он, подобно Робинзону, пытается начать новую жизнь, руководствуясь житейской муд­ростью, приобретенной после долгих мытарств героями вольтеровского «Кандида»: «Будем работать без рассуждений...— это единственное средство сделать жизнь снос­ной». Вскоре он встречает таких же, как он сам, добровольных и вынужденных изго­ев: деклассированных рабочих-эмигрантов, бывших интеллигентов и прочие «челове­ческие отбросы» современной «западной  цивилизации» — людей, потерпевших жизненное крушение. Постепенно из них складывается микроскопическая община «новых дикарей», зиждущаяся на взаимопонимании, терпимости друг, к другу и элементарной солидарности. Совместными усилиями они стараются превратить свое убежище в «островок спасения» от тлетворного влияния выродившейся цивилизации. И их усилия вознаграждаются: сквозь истерзанную землю пробивается свежая поросль растений, становится чище вода в бухте, появляются первые животные, а в искалеченных душах пробуждается человечность, ибо жизнь каждого приобретает значение для остальных. Свою с таким трудом и ценой огромных лишений обретенную независимость и свободу этим робинзонам конца XX века приходится отстаивать не от традиционных кровожад­ных каннибалов и пиратов, а от посягательств полицейских и чиновников, намеренных обратить их вновь в жалких иждивенцев «государства всеобщего благосостояния», этого, если верить официальной пропаганде, «лучшего из возможных миров».

Эта весьма далекая от идиллии робинзонада на протяжении романа контрасти­рует с прогрессирующим упадком и разложением «потребительского общества», воплощенного в Свитуотере, мегалополисе с восемью миллионами порабощенных им жителей. От кратковременного периода, когда он слыл «образцом экономического процветания, социального благополучия и политической стабильности», остались разве лишь воспоминания да назойливые и лицемерные казенные лозунги. Ныне Свитуотер олицетворяет собой не только страшное экологическое бедствие, но и социальное зло во всех его обнаженных и скрытых проявлениях: анархия производства, о которой свидетельствуют остановившиеся предприятия, рельсы, нигде не начинающиеся и ни­куда не ведущие, сама свалка на месте некогда проектировавшихся новых портовых сооружений и верфей, неукротимая инфляция, обесценивающая не одни лишь деньги, но поистине все вокруг — человеческий труд и человеческие отношения, социальные идеалы и социальное обеспечение. На всем давно и бесповоротно лежит печать упадка и опустошения; в городе процветают черный рынок, проституция и воровство. А по­пытки городских властей спасти положение выливаются лишь в дополнительную уду­шающую бюрократию и регламентацию жизни, в притеснение на каждом шагу. «Об­щество потребления» превратилось в гигантскую мышеловку для своих обывателей, которым оно вместо обещанного материального благополучия может предоставить лишь синтетическую пищу, да и то по скудным нормам, а вместо счастья—столь же синтетические  радости.

В изображении Свитуотера Фалдбаккен поднимается до уровня блестящей со­циальной сатиры, пользуясь при этом предельно лаконичными и выразительными худо­жественными средствами. Каким сарказмом веет, например, от самого названия горо­да— Свитуотер, что в переводе с английского означает «сладкая (или пресная) вода» —« ведь из водотфоводных кранов скупой струйкой льется какая-то химическая жидкость, более зловонная и опасная для здоровья, чем мутная вода в колодце на свалке. С какой зловещей иронией вспоминает Аллан наставления своего отца: «Будь архитек­тором или врачом! Вся наша цивилизация основана на новых домах и больных лю­дях», когда он, сам архитектор, встречает на свалке врача Антона Фишера, подверг­нутого остракизму только за излишнюю гуманность. Постепенно с точки зрения условий для жизни под виртуозным пером норвежского писателя Свитуотер и город­ская  свалка  неумолимо  меняются  местами.

Литературный талант, как известно, представляет собой сложный и неповторимый в каждом отдельном случае сплав эмоциональных и рациональных моментов познания и отражения действительности. Среди его многочисленных слагаемых исключительно важная роль принадлежит творческому обобщению, художественной проницательности и дару предвосхищения. Напомним, что роман «Страна заката» был опубликован в 1974 г., следовательно, написан не только за несколько лет до катастрофы на «Экофи-ске», о которой шла речь выше, но и до экономического кризиса 1974—1975 гг.,"потряс-шего до основания мировую капиталистическую систему. Разразившийся в конце 1973 г. энергетический кризис был воспринят в Норвегии без особой тревоги, ибо в многократном повышении цен на нефть там, в отличие от остальных стран Запада, усматривали отнюдь не экономический ущерб, а скорее прямую выгоду. Лишь несколь­ко лет спустя стало очевидным, что экономические расчеты, которыми обольщались норвежские предприниматели и правительство, покоились на шатком основании. До­быча нефти обогащала главным образом иностранные корпорации, самим же норвеж­цам приносила не столько нефтедоллары, сколько новые долги — государственные, акционерные и личные. И тогда фантастическое сочинение о вымышленной стране и отдаленном будущем, каким поначалу воспринимался многими читателями роман Фалдбаккена, стало обретать вполне зримые черты, реально осязаемые острые грани.

Хотя страна, описанная Фалдбаккеном, если подходить к ней со строго географи­ческими и политическими критериями, является литературным вымыслом, она вместе с тем определенно представляет собой художественное обобщение многих типичных черт современного антагонистического государства, рассматриваемого в его историче­ской перспективе. «Страна заката» как бы органически сочетает в себе социальные пороки,  проявляющиеся с  наибольшей  силой  в  разных  капиталистических  странах.

«Роман о будущем, в котором мы живем» — так выразительно и лаконично оха­рактеризовала произведение Фалдбаккена норвежская газета «Дагбладет». Разумеется, загрязнение окружающей среды, тем более в Норвегии, еще очень далеко от того, каким оно описано в романе. Но разве не напоминает его реальное положение, сло­жившееся во многих промышленных центрах Западной Европы, Соединенных Штатов и Японии, о чем с возрастающей тревогой пишут ученые и общественные деятели?