Некрасивый трасианский поэт отправился за танцорами. Артакама протянула другую ногу для массажа. Обезьянка вскочила на стол и стащила фигу. Берениса осушила кубок и приказала принести еще вина.

— Так что, ты ничего не станешь предпринимать? Ты одобряешь эту потаскуху?

Глаза египетской царицы, подведенные сурьмой, расширились от удивления.

— Сейчас жарко, дорогая сестра. Музыка так приятно звучит, а дыни самые сладкие из тех, что я пробовала в этом году… Зачем портить чудесный день переживаниями по столь ничтожному поводу? — На ее полных губах промелькнула улыбка. — Мы с тобой его жены, Берениса. А она ничто, игрушка на пару вечеров. Разве можно лишать его развлечений, когда его бремя так тяжело?

— Нам угрожает опасность, — ответила Берениса. — Он…

— Подожди, — сухо сказала Артакама. — Ты все это время говорила, а теперь, сделай милость, дослушай меня до конца. Война, голод, болезни — вот серьезные вопросы. При нашем царе Египет стоит прочно и Александрия сияет, как путеводная звезда в темную ночь. Наш муж основал библиотеки, университеты, а также великолепную усыпальницу в честь Александра Македонского. Ученые мужи съезжаются сюда со всего мира. У Птолемея могучая и непобедимая армия, его корабли правят морем, цари замирают, когда его послы являются к ним. Всего этого достиг наш господин. И ты рискнешь навлечь на себя его гнев из-за любовницы?

— Я не боюсь его, — резко ответила Берениса.

— Не боишься? — Артакама откинулась на подушки и закрыла глаза. — Тебе следовало бы его бояться, дорогая сестра. Все мужчины непредсказуемы, а цари особенно.

В это время во Дворце голубого лотоса Птолемей и Майет расположились друг против друга на ложах у бассейна, в котором отражался сад. Они провели день, беседуя и играя в сенет[2]. Она была еще слаба, однако с каждым днем к ней возвращался вкус к жизни. Она с нетерпением ждала прихода Птолемея и сегодня чувствовала себя прекрасно. Когда он был рядом, обаятельный и нежный, она почти забывала о том, что жизнь началась для нее лишь несколько недель назад, а все, что было до того, терялось в сером тумане.

Почти все… кроме повторяющихся снов, волновавших и беспокоивших ее. Ей снились два человека… один золотоволосый… другой черноволосый и дикий… и плач ребенка, которого ей не удавалось увидеть. Каждый раз ей казалось, что это вот-вот произойдет, но когда она открывала глаза, не было ничего, что напоминало бы ее видения. Ничего, кроме пустоты…

— Майет! Вы устали? Может, позвать слуг…

— Нет, не надо, — ответила она, не желая покидать этот великолепный сад, полный пения птиц, журчания фонтанов и шуршания пальмовых ветвей. — Я хорошо себя чувствую. Я хотела бы закончить игру. Пожалуйста!

Каждый из них уже по разу победил, и сейчас у Птолемея оставались всего две клетки до победы.

— Ваш ход, — сказал он, предлагая Майет бросить колышки. — Но вы все равно уже проиграли, госпожа. Пора это признать! — Он знаком велел двум рабыням, державшим опахала из страусовых перьев, удалиться.

— Нет! — возразила она, поднесла колышки к губам, поцеловала их для удачи и бросила на стол. — Ну вот! — закричала она, торжествуя. — Тройка! Я выиграла.

— Вы нечестно играли, — поддразнил он ее.

— Нет, честно! В сенете обмануть невозможно.

Он засмеялся, и она снова подумала, как он обаятелен: он не походил на классические статуи, но был силен, а светлые волосы, мужественный подбородок, яркие глаза на загорелом лице делали его очень привлекательным. Его широкие плечи и мускулистые руки выигрышно смотрелись в элегантном греческом хитоне и расшитой серебром мантии. Лишь немногим мужчинам, носившим гиматий — верхнее одеяние со множеством складок, удавалось не выглядеть тучными и напыщенными, но на стройной фигуре Птолемея он сидел великолепно.

— Нет ничего невозможного, — произнес он. — Я здесь правитель. Если я говорю, что вы обманываете, то вы заслуживаете наказания.

Он шутливо запустил в нее двумя виноградинками. Она пригнулась, и они упали в бассейн.

— Стыдно нападать на беспомощную женщину. А еще великий царь! — Она бросила в него виноградинку и торжествующе вскрикнула: она попала прямо в лоб.

Птолемей схватился за голову и драматически застонал.

— Повержен в расцвете сил!

— Так вам и надо! — засмеялась она. — А я никогда не обманываю.

— Все женщины обманывают. — Он по-мальчишески улыбнулся, и ее охватило приятное чувство безопасности. — Пока верят, что смогут выйти сухими из воды.

— Лжец!

Улыбаясь, он встал и присел на край ее ложа.

— Я так рад видеть, что вы поправляетесь, Майет. Еще через несколько недель на ваших щеках заиграет румянец.

Он вынул из складок мантии маленький шелковый мешочек и высыпал его содержимое на ладонь. Это оказались золотые серьги в форме египетского креста жизни.

— Это вам, — сказал он. — Я буду рад, если вы наденете их.

— Вы слишком балуете меня, — сказала она, снимая свои серьги, сделанные из раковин каури и серебра, и надевая анки[3]. — Благодарю вас.

Он уже подарил ей столько прекрасных вещей, что она не хотела принимать серьги. Но как выразить свой отказ? Он был ее единственным другом. Ей не хотелось думать о том, что было бы, если бы он не привез ее сюда… если бы она осталась одна… без прошлого и без будущего.

— А почему бы мне не побаловать вас? — Он прикоснулся к ее лицу. — И я хочу, чтобы мы стали больше чем друзья ми. — Он наклонился и легко поцеловал ее.

Ее глаза расширились от удивления. Она еще не успела решить, как себя вести, а он уже поднялся.

— Признайте, что сопротивление бесполезно.

Она чувствовала, что краснеет от удовольствия. Поцелуй был нежным и настолько приятным, что она не сумела бы ему противостоять.

— Может быть, — ответила она. — Но вы нечестно играете.

— Я играю, чтобы победить, дорогая. Всегда! — Он засмеялся. — Сейчас меня ждут дела, но я вернусь… позже.

Она смутилась.

— Это происходит слишком быстро, — начала она. — Я…

— Почему слишком быстро? Уже несколько лет вы вдова. Вы свободны, Майет, и вправе жить так, как пожелаете. Зачем же отвергать человека, который любил и желал вас все это время?

Она закрыла лицо руками.

— Но я не могу вспомнить… Как я могу идти дальше, если не знаю, откуда пришла? Если не могу оплакивать потерю собственного ребенка?

— Вы должны верить мне, дорогая. Я никогда не сделаю ничего во вред вам.

Верь мне. Его слова задели какую-то струну, и на секунду ей показалось, что она стоит на краю… На краю чего, она не могла бы сказать, но остро чувствовала, что это важно.

— Я верю вам, — ответила она. — Это себе я не доверяю… я не знаю. Мне нужно время, Птолемей, Мне нужно время…

— А если вы никогда не вспомните? Сколько еще ждать? Жизнь коротка. Как сказал мне врач, кто из смертных может поручиться, что встанет со следующим рассветом? Возможно, вы пребываете в таком смятении, потому что пытаетесь удержать то, что утратили. А когда решите жить дальше, ваше здоровье восстановится.

— Наверное, вы правы, — признала она. — Но если вы действительно любите меня, то сможете немного подождать.

На его лице появилось выражение неудовольствия, но быстро сменилось добродушной нежностью, с которой он вел себя по отношению к ней.

— Попробую, — сказал он, — но я никогда не отличался терпением.

— Я думаю, что быстрее поправлюсь, если сменю окружающую обстановку, — сказала она. — Можно мне выйти за пределы дворца? Посетить город? Навестить могилу сына? Познакомиться с другими аристократками?

Он нахмурился.

— Вас что-то здесь не устраивает? Геспер непочтительна к вам? Слуги…

— Слуги здесь прекрасные. Геспер относится ко мне как к сестре. Эти покои впору царице, но мне здесь не по себе, Птолемей. Я боюсь, что не смогу проводить дни лишь в заботах о своем теле и волосах…