Однажды осенью, когда солнечные лучи зажигали кленовые кроны невыразимо мягким и грустным золотым светом, художница по имени Тилль нарисовала на оштукатуренной кирпичной стене зверя, похожего на волка. Он был чёрным, как осенняя ночь, его глаза горели холодным желтоватым огнём.

Место это было укромное и заброшенное, безлюдное, огороженное высокой стеной, украшенной только растрёпанными, дикими плетями плюща. Когда-то за стеной была тюрьма. Сейчас она опустела и стояла полуразрушенная.

В одну из дождливых осенних ночей зверь на картине встряхнулся и клацнул страшной зубастой пастью. Его жилистая и поджарая, длинная лапа ступила на землю. Сойдя со стены, волк огляделся. Ни души, только промозглый ветер срывал с плюща листву.

Тилль зажгла в выдолбленной тыкве свечу. Закутавшись в плед, она пила горячий чай. Шорох заставил её вздрогнуть и посмотреть в окно... В мертвенном отблеске молнии она увидела мохнатый силуэт зверя.

От порыва ветра дверь распахнулась, и в круг домашнего света вступил... нет, уже не зверь, а лохматая, черноволосая девушка с жёлтыми глазами, пронзительно-холодными и пристальными, редко мигающими. У неё были резкие, суровые черты лица, мрачные брови, выступающие скулы. Приподняв верхнюю губу, она показала звериные клыки во рту.

— Как тебя зовут? — спросила Тилль.

— Не знаю, — глухо прорычала гостья.

— Это не беда, — улыбнулась художница.

Она достала книгу имён и развернула перед девушкой.

— Можешь сама себе выбрать.

— Издеваешься?! — рыкнула девушка-волк. — Я не умею читать!

— Никто и не думал над тобой издеваться, — спокойно сказала Тилль, но её сердце будто волчий коготь царапнул. — Тогда я могу зачитать тебе имена вслух. И ты выберешь то, которое тебе понравится.

Читала она долго. Наконец гостья остановилась на двух именах — Зейна и Зира. Первое звучало более мягко и певуче, второе — резко, хлёстко, зло.

— Зира, — решила девушка-волк.

— Как скажешь, — улыбнулась Тилль. — Но лично мне больше нравится Зейна.

— А мне — Зира, — грубо рыкнула желтоглазая гостья. — Мне с этим именем жить, а не тебе.

— Справедливо, — сказала художница. — Что ж, пусть будет так.

Осенняя ночь была холодной и дождливой. Разыгралась непогода. Тилль предложила гостье ночлег, но та отказалась.

Ночевала Зира в пустой пещере — в волчьем облике.

В следующий раз она пришла к Тилль прохладным осенним вечером. Клён у дома ронял листву, и Зира подобрала один лист, рассмотрела, хмыкнула и отбросила.

Художница работала, но ради гостьи оставила свой труд. Зира хотела научиться читать.

Науку она схватывала поразительно быстро. Способности у неё были нечеловеческие... Сверхчеловеческие. К концу первого урока она уже могла, водя по странице когтистым пальцем, читать довольно сносно.

За месяц она прочла все книги, которые имелись в доме Тилль — а библиотека у неё была солидная. Ей хотелось большего, и Тилль заказала ей пропуск в городскую библиотеку.

Они иногда беседовали. Ум у Зиры был острый, цепкий, мощный, но какой-то злой. Она много узнала, многое постигла, но толковала всё это в своём мрачном духе. Тилль это печалило. Сначала она пыталась спорить, но у Зиры была на всё своя точка зрения. Даже на творчество самой Тилль.

— Ты всё сказки какие-то рисуешь, — таково было её суждение. — Слащавые, добренькие. Жизнь — она другая. Жестокая, суровая.

Тилль ничего не ответила. Она заварила чай: её знобило.

— Что с тобой? Ты замёрзла? — спросила Зира. — Я могу согреть тебя.

Разногласия были оставлены на время. Приняв звериный облик, Зира свернулась клубком, а Тилль устроилась на ней, как на ложе. Её мягкие светлые волосы раскинулись по лохматой чёрной шерсти. Огромная чёрная волчица грела Тилль своим горячим телом, а та улыбалась и почёсывала её за ухом.

— Как ты? — спросила Зира.

— Спасибо, мне лучше, — ответила художница с усталой улыбкой.

Она согрелась, но чувствовала слабость и какую-то опустошённость. Хотелось лечь, уснуть и не просыпаться больше никогда.

Снова и снова они спорили. Часто Зира говорила резкие, злые, обидные слова. Это огорчало Тилль. Нередко она заболевала после их встреч. Но нужно было работать. Она запиралась в доме и никого к себе не пускала. И Зиру тоже. Особенно её.

— Я знаю больше, чем ты, — сказала как-то раз Зира. — Перестань уже со мной спорить, я превосхожу тебя во всех областях знаний.

— Чего ты хочешь? Унизить меня? — с горечью проговорила Тилль. — Да, ты превосходишь не только меня, но и многих. Но — что с того? Что тебе это даёт? Лишь тешит твоё самолюбие. Ищи лучше применение своим знаниям. Достойное применение. Без приложения они мертвы.

Иногда она задавалась вопросом: откуда Зира взялась? Не она была её создательницей, хоть и нарисовала зверя на стене. Нет, определённо не она. Это существо не могло сойти с её картин, быть её творением. Она была лишь посредником, лишь обеспечила ему сюда выход... Откуда, из какого мира? Ответа на этот вопрос у неё не было.

Осень расстилала туманы, промозглые и пронизывающие. Крепкий холод разливался в воздухе.

— Я хочу тебя, — сказала Зира, глядя Тилль в глаза своими холодными жёлтыми глазами. — Стань моей.

— Зачем я тебе? — горько улыбнулась Тилль. — Ты «выросла» из меня, как из старой одежды. Иди дальше — вперёд. Я тебе не нужна, мы слишком разные.

— Позволь мне самой решать, в ком и в чём я нуждаюсь, — сказала Зира.

— Я не могу принадлежать тебе, как вещь. — Тилль заварила чай, кутаясь в шарф. — Да и другими словами такие предложения делают.

— Какими? — Тилль смотрела пристально. В её глазах светилась жутковатая сила, сверхчеловеческая.

— Ну, например, «я люблю тебя», — усмехнулась Тилль.

— Я не верю в эти сказки, слащавые, как твои картины, — хмыкнула Зира.

— Это невозможно, — сказала Тилль, ставя чашки на стол. — Мне не близок ни твой образ мыслей, ни твои взгляды. Чужие мы с тобой. И никогда близкими не станем. Извини, мне надо работать.

Она удалилась в мастерскую. Зира, выпив чай, ушла.

Осень ещё не раз сводила их. Зира преуспевала в строительстве летающих кораблей. Волчий облик она принимала всё реже, но иногда луна звала её.

Дела художницы пошатнулись. Её картины всё хуже продавались. Критики говорили, что она старомодная, не идёт в ногу со временем, застыла в своём развитии. Надеясь хоть как-то поправить своё положение, Тилль устроила выставку картин, но их никто не приобретал. Она уже совсем отчаялась, как вдруг ей сообщили, что все её работы приобрёл человек, пожелавший остаться неизвестным. Он заплатил за картины большую сумму — Тилль могла бы жить на неё целый год, а если сильно экономить, то и два.

Осень, мягкая и золотая, снова свела её с Зирой. Зира повторила своё предложение:

— Стань моей. Ну... Считай, что я... люблю тебя.

Тилль только вздохнула. Благодаря деньгам неизвестного она снова могла покупать хороший чай, который сейчас и заварила.

— Зира, пойми, слишком уж мы далеки друг от друга. — И призналась: — Ты меня пугаешь.

— У тебя есть реальные причины меня бояться? Я когда-либо причиняла тебе зло? — Взгляд Зиры был пристально-осенним, непостижимым, загадочно-мрачным.

— Дело не в этом. Физически — нет, не причиняла. Но общение с тобой подрывает мои силы и разрушительно действует на творчество. Твоя сила — чуждая мне, чужая.

— У тебя кто-то есть? Кто-то, с кем тебе хорошо и приятно? — спросила Зира.

Тилль промолчала. В её светлых, золотых, как осень, волосах, начал появляться иней первых заморозков.

Она работала, творила. Но её по-прежнему редко хвалили и всё чаще отзывались о её творчестве пренебрежительно. Критики говорили, что ей давно пора на свалку истории. В последней попытке она снова устроила выставку, и молодые «знатоки искусства» насмехались над «наивной сказочностью» её «устаревших» работ. Останавливаться в творческом развитии, говорили они, для художника смерти подобно.