Иногда русалок на картинах было две, чаще одна.

Иногда вместо русалок перед озерцом с белыми лебедя­ми сидела дама в белом, и тогда картина так и называлась «Дама в белом у озера с лебедями».

Так что у покупателей был выбор, и достаточно широ­кий, как вы, наверное, смогли убедиться.

Человека, о котором идет речь в нашем рассказе, его друзья и коллеги называли несколько странно: «Трус».

Чем была вызвана столь любопытная характеристика этого художника из народных масс, остается неизвестным и на совести тех, кто так его назвал. Мы же последуем правилу и впредь этого рисовальщика русалок и лебедей станем называть также...

Трус был художником по профессии. Это значит, что эту профессию он сам себе определил и выбрал. С нее он жил, она скрашивала его одинокую холостяцкую жизнь. Искусство было его единственной любовью и супругой. Ей он всецело отдавал свою душу и художественное рвение.

В минуты вдохновения он рисовал одну картину за другой, благо под рукой всегда были шаблоны, и в один присест мог выдать на гора до трех картин, а если для кре­пости вдохновения и руки он мог принять на грудь какие-нибудь несчастные двести граммов, то картины вылетали автоматной очередью из-под его кисти до шести наимено­ваний за раз.

Свободное от малевания время он отдавал своему увле­чению, своему, как нынче говорят, хобби. Оно заклю­чалось в том, что Трус был юристом-любителем. И ежеве­чернее чтение «Уголовного кодекса» было для него чем-то вроде «Отче наш» на сон грядущий.

Вернемся же к кошечкам-копилкам и их творцу в торго­вый ряд Зареченского колхозного рынка.

— Никакого модернизма! Никакого абстракционизма! Картинки сохраняют стены — от сырости, вас — от ревма­тизма! Налетай! Торопись! Покупай живопись! — оглашал всю рыночную территорию Юрист-любитель и Маляр-профессионал.

Народ, благочинно шествуя за квашеной капустой да шматом соленого свиного сала, лишь мельком бросал свой взор на выставленные произведения малевания.

И среди прочих...

Ба!

Кого мы видим?

К прилавку, совершенно случайно, обратив рассеянное внимание на призывный голос продавца, подошел наш старый знакомец — Федя.

Помните Верзилу?..

Нынче он стал совсем не тем, каким был прежде. И все­го-то времени прошло — год с небольшим! А Федор очень изменился. Говорят, перестал много пить. Жене приобрел новое пальто с норковым воротником, детишкам: сыну — трехколесный велосипед, дочурке — куклу Машу.

Совсем другим стал мужик. К жизни интерес появился: стал обустраивать, наново ремонтировать только что засе­ленную квартиру, полученную, правда, супругой от работы.

И вот решил по случаю прикупить в дом что-нибудь такое, для души. Чтобы дома над кроватью повесить, чтоб глазу красивее было, и чтоб жена меньше пилила.

Трус услужливо встретил клюнувшего на его товар покупателя:

— Рекомендую!

И он показал Федору картину, на которой плотная, в розовом теле, русалка возлежала на берегу моря, под раскидистым, усыпанным желтенькими желудями дубом,

— Классический сюжет,— прокомментировал носитель искусства в массы Трус.

— «Русалка». По одноименной опере. Музыка Дарго­мыжского, слова А. С. Пушкина.

Федор не был любителем дамской наготы. Особенно с рыбьим привкусом:

— Срамота! — отрыгнул он и собрался было восвояси и дальше за солеными огурчиками и новым веником для квартиры.

Трус не мог себе позволить упустить уже почти потен­циального покупателя:

— Минуточку!

Федор напоследок, даже устыдил продавца, заподозрив его в том, что рисует, наверное, с живой натуры, а еще хуже — со своей законной супруги:

— Срамота! И смотреть нечего!

— Минуточку, гражданин! — Трус был готов к мгно­венному реагированию на изменившуюся ситуацию.

— Имеется вполне нейтральный сюжет. Рекомендован даже к покупке в детские учреждения.

Трус стал услужливо перелистывать «картины-коври­ки», висевшие одна под другой.

— Вот! — глядя на покупателя, но не на картинку он ткнул пальцем в самую середину картины.

Верзила присмотрелся и увидал, что ему подсовывают картинку не с одной голо-розовой русалкой, а с целыми двумя, возлежавшими на берегу того же моря, у того же дуба с желтенькими желудями в кроне. И палец продавца попадал аккурат в то самое место у одной из русалок, где у нее начиналось рыбье прикрытие...

У Федора глаза выкатились из орбит.

Почуяв неладное, Трус посмотрел, что же он подсовы­вает мужику с тяжеловесной нравственностью, и засуе­тился пуще прежнего:

— Ой! Не то, не то... Одну минуточку... Вот, по­жалуйста!

И взору Федора предстала совсем иная картина: на берегу того же синего моря, под тем же раскидистым дубом с желтенькими желудями (наполовину, правда, осыпавши­мися) в кроне, но за столиком, уставленным фруктами и вином в бутылке, сидела в любовной задумчивости и гля­дела на Федора дама в белом, длинном, до пят, одеянии, вблизи напоминающем платье.

Вот эта картина Федору пришлась по душе! Он недолго думал и решился:

— Заверните!

Радостно-услужливый Трус стал сворачивать картинку в аккуратную трубочку и, завернув дополнительно в га­зетку, протянул покупателю Федору взамен на опреде­ленную сумму бумажек с профилем Вождя мирового пролетариата...

* * *

Неподалеку от того места, где занимался художествен­ным бизнесом компаньон Трус, которого не баловал рядо­вой рыночный покупатель, бойко шла торговля сахарными «петушками».

«Петушки» — нечто такое, напоминающее штампован­ную курочку на палочке, сработанное из сахарного сиропа, окрашенного пищевыми красителями. Они были уложены в дерматиновый чемоданчик штабелями, рассортированы по цвету и стоили всего пять копеек.

Тут же была представлена от руки написанная стихо­творная реклама продукта, адресованная детворе — самой лучшей, с точки зрения торговли, части покупателей:

Будешь папу-маму слушать —

Будешь ты конфеты кушать!

Детвора стояла длинной очередью к дяденьке с покрас­невшим от мороза носом.

Каждое дитя, дождавшись своей очереди, опускало в щель кошечки-копилки (факт применения новой, прогрес­сивной формы торговли) свой заветный пятачок и получа­ло из рук хмурого, с дурным глазом, дяденьки красного или зеленого сахарного «петушка» — самодельную конфетку-карамельку, радость детской души в небогатые шести­десятые.

Балбес — таково было прозвище неулыбчивого продав­ца в спортивной лыжной шапочке. Эта шапочка, наверное, была единственной деталыо, связывавшей его со спортом. В остальном он был так же далек от него, как от Гималаев, о которых он никогда ничего не слышал.

Его пристрастия, его интересы лежали совсем в иной плоскости. О них интересующиеся его биографией могли догадаться по яркому характерному признаку — постоянно красному, иногда отливающему синевой, носу.

Балбес был с детства хулиганом и гопником.

По свойственному же рассказу, прозвище Балбес ему дал один дурак. Но неоднажды гопнику удавалось подтвер­дить, насколько мудрым оказался тот случайный дурак.

Да и это не вся правда.

Прозвали Балбеса так его же соседи, когда юный хули­ган вступил в пору полового созревания.

Время, когда рос Балбес, было смутное — время ожида­ния перемен...

Как и многие его сверстники, Балбес не желал идти по дороге, которой шли нормальные, добропорядочные люди. Он не желал работать и получать честно заработанные деньги. Он вообще не хотел работать. С какой стати?

Он хотел жить весело, рисково, отпето — поигрывать ножичком, портить девок, плясать да пить горькие напитки.

Всем этим он насладился с избытком.

Успев, однако, и немного оплатить долги за такую жизнь.

Места не столь отдаленные, успели познакомиться с Балбесом, а он — с ними. На короткий срок, правда...

Нынче же он в компании с Трусом и еще одним мужи­ком составляли в славном городе Энске артель.

В артель на Руси объединялись издавна. И тогда, когда у каждого по отдельности не было или не хватало денег, чтобы провернуть какое-нибудь серьезное дело, в резуль­тате удачи которого и капиталец бы появился и вместе замахнуться можно было бы подальше!