В артель собирались и тогда, когда один умел лишь тачать сапоги, например, а другой — всего лишь выгодно их продавать.

Глядишь — вместе и побогаче становились.

И сами при сапогах!

Но это все присказка из далекого прошлого, которое кануло в Лету стараньями народных масс, взволнованных пламенными речами революционных вождей о светлом и сладком, как мед, будущем.

Артель в послевоенные годы, а потом и в шестидесятые превратилась в «отрыжку прошлого», его «атавизм».

А атавизм потому-то так и называется, что имеет при­вычку нет-нет, да и встретиться на широкой дороге в свет­лое будущее, да загадать извечную загадку: что в ней, в артели, такого хорошего, что никак не отомрет, никак не сгинет?

Так вот, как уже упоминалось, был еще и третий уча­стник артели, и не самый последний в ней человек.

Его прозывали Бывалым. На самом деле у него, конечно же, были и имя, и фамилия. Но, глядя на него, на его уда­лую стать хотелось называть его именно так, как звали его соартелыцики — Бывалым.

Был он мужиком внушительных размеров. Поговарива­ли, что когда-то он занимался одним нелегким видом спорта — то ли боксом, то ли штангой... Даже, поговарива­ли, тренировал ребятишек, да как-то на спорте и погорел.

То ли деньги казенные взял да не вернул, то ли кого-то очень важного да перспективного в поединке спортивном одолел, потому что мог уложить всякого одним маленьким приемчиком...

А делать-то этого никак не надо было. Не рекомендова­лось. За что и наказание свыше последовало.

Балбес однажды, когда был сильно под газом, почув­ствовал на своей собственной шкуре крутую руку Бывало­го, и больше такого испытывать не хотел. И старался не давать к этому поводка.

Бывалый с возрастом полюбил носить полувоенный френч, потому что примером в этом считал для себя «Отца народов».

Когда же «Отца народов» развенчивали как «культ», Бывалый из природного упрямства привычке своей не изменил, а вместе с привычкой не изменил и жизненных ценностей, кровно связанных с памятью безвременно ушед­шего «Отца».

Только сделал их тайными...

На всякий случай.

Бывалый в своей жизни много прокрутился, много чего попробовал: был и снабженцем, и тренером, и постаршинствовал малость в одной отдаленной, зауральской в/ч.

В тысячах километров от Энска вкусил он прелестей интендантской службы. В N-ской части, в хозяйственном взводе отвечал он за фураж для скотного двора и котловое довольствие воинского состава.

Поначалу лета он получал под свою команду десять-пятнадцать солдатиков и направлялся в один из колхозов с заданием — заготовить корма для воинской живности.

Поскольку в N-ской части в большинстве своем служи­ли солдатики из крестьянских семей, то свое извечное крестьянское дело — косьбу да скирдование — они знали получше своего командира — городского жителя от рожде­ния. Так что старшине только то и оставалось, что держать порядок в бумагах-отчетах, на ночь пересчитывать налич­ный состав да налаживать связи с местным населением...

Первые дни на важном задании Бывалый соблюдал проформу, а потом, в виду особой занятости в налаживании контактов с местным населением, пускал дело на самотек, то бишь на доверие.

А занят старшина бывал очень даже. Не было случая, чтобы в любом совхозе-колхозе да не нашлось молодицы, вдовушки, в доме которой так нужен был обходительный, сильный мужчина, какового в старшине все молодые вдо­вушки просчитывали с первого взгляда.

Бывало, выйдет вечером старшина за калитку, сядет на лавочку — глядишь: вокруг него местные жители-то и со­бираются. И бывалому человеку, конечно же, было что порассказать о службе воинской, трудной.

Так бы и шли сенокосы за сенокосами, и быть может, совершенно иначе сложилась бы жизнь в общем-то непло­хого мужика, да случай всю малину, как говорится, обломал.

Падок оказался мужик на деньги легкие. Был замечен в спекуляции на районном рынке вещевым довольствием N-ской части.

Командир пожалел бывалого мужика. Не отдал под трибунал. А тихо списал в запас.

N-скую часть на знамя как раз выдвинули, а команди­ра — на повышение. И негоже было командиру перспекти­вы такие славные марать.

Так что, повидал мужик немало.

И прозвище свое не зря получил — Бывалый.

Теперь вот на склоне лет вздумалось ему организовать артель, куда и взял сначала за компаньона Балбеса, встре­тившегося в одном из перегонных по стране поездов, а по­том и Труса — по случаю.

И назначил себя директором.

Артель замахнулась широко...

В отчем краю всегда была одна особая напряженка с тем, чего народ особенно алкал во все времена и истори­ческие периоды: белая, пшеничная, сахарная. Она была товаром и деньгами. И при умелом подходе деньги могли бы течь рекой, только лопатой загребай, знай.

Вот за это непростое и опасное, в виду закона, дело и взялась артель.

Место обитания и работы артели было славно выбрано: под самым боком города Энска, всего в пяти километрах.

И все бы хорошо да славно было, да случилось погореть с основным продуктом производства. Погореть здорово: еле-еле на тыщу рубликов штрафом отделалась артель.

Так что нынче пришлось затаиться и перестроиться: перешли на торговлю сахарными «петушками» да любимы­ми Трусом кошечками-копилочками с русалками вместе взятыми.

Конечно же, навару с этого было сущий пустяк. И нуж­но было хорошее, настоящее Дело!

* * *

И Дело само нашло артель.

Бывалый получил приглашение. От человека, у которо­го по блату брали сахар мешками — сначала для производ­ства основного продукта, теперь для мелочи: «петушков».

Семен Давыдович Петухов — человек оч-чень серьез­ный, и просто так — чайком побаловаться — не позовет.

Знать, имеется у него к артели — Дело. А за Дело можно и цену соответствующую запросить!

Бывалый заехал на Зареченский колхозный рынок со­брать свою артель для важного разговора с Семеном Давы-довичем. Проходя чеканным шагом по торговым рядам, он отдал приказ Трусу и Балбесу:

— Сворачивайтесь! Есть дело.

Артельщикам собираться быстро не привыкать. Мест­ная милиция приучила к армейской сноровке с этим делом.

Не прошло и двух минут, как картины с русалками были упакованы, кошечки-копилки собраны в ящик. С са­харными «петушками» и вовсе проще обстояло дело. Раз — и в чемодане.

Бывалый был серьезен как никогда. Его серьезность намерений передалась и другим артельщикам. На ходу Бывалый информировал соартелыциков о ситуации:

— Семен позвал! 

Трус сразу же сообразил, о каком Семене шла речь:

— Семен Давыдыч?

— Он самый.

— А чего? Его еще — не того?.. Не посадили? — по­интересовался Балбес.

Бывалый даже шаг придержал:

— Накаркать захотел?

Балбес понял, что сболтнул что-то не то:

— А я — что? Я — ничего. Просто интересно, пони­маешь: ворует за пятерых, а никак не поймают.

— На то он — Семен Давыдыч! — подняв палец, отве­тил Трус.— На таких, как Семен Давыдыч, можно сказать, земля держится.

— Тихо! — цыкнул на разговорившихся соартелыци­ков Бывалый.

— Тихо, тебе сказали! — замахнулся на Труса Балбес.

— Семен нервничать стал,— продолжал Бывалый»— Кто-то под него роет.

— «Не рой яму другому, сам в нее навернешься...» — решил пошутить Балбес.

— Ревизии боится Семен,— не обращая внимания, продолжал инструктаж Бывалый.

— Так ему же не впервые с ревизорами встречаться. Уж он-то общий язык с ними всегда найдет! — пробовал разобраться в странном приглашении директора базы Трус.

— А сейчас не нашел! Хочет базу свою «взять».

— Как это?

— А вот так! Базу-то он уже давно сам подчистую «взял», а теперь хочет это дело скинуть на расхитителей социалистической собственности.

— Правильно мыслит мужик,— одобрил действия и планы Семена Давыдовича Балбес.

— «Расхитителями» — нас зовет.

— Как — это?

— Вам, говорит, одним я довериться могу.

— Значит, это нам надо «взять» базу? — Трус всерьез разволновался.