5.333 Компиляции означающих моей лингвистической мира картины [высказывания] предписывают мне [означающее], как следует использовать [функция] предмет.

Однако, предмет может оказаться мнимо-означающим, в этом случае все производимые мною суждения [контакт моей схемы мира и моей схемы меня] (действия), продиктованные мне таким высказыванием, оказываются абсолютно бессмысленными из-за своей априорной безрезультатности.

5.3331 Мнимо-означающие возникают в моей лингвистической картине мира как своего рода «спайки», те недостающие «звенья», которые обеспечивают устойчивость ее иерархической сети.

Они вовсе не обязательно имеют некую знаковую форму [слово (или другой знак, его заменяющий)], а иногда и просто не могут ее обрести (в этом случае говорят, например, об «ощущении чего-то такого»), но в их наличии в моей лингвистической картине мира (пусть и не типичном, в сравнении с другими ее «ингредиентами») сомневаться не приходится.

В моей лингвистической картине мира мнимоозначающими вполне можно оперировать [компиляции означающих], однако к континууму существования подобная активность никакого касательства не имеет, а то, что в нем [моем континууме существования] происходит [контакты моей схемы мира и моей схемы меня], должно было бы означаться совсем иначе.

5.3332 Поскольку устойчивость иерархической сети моей лингвистической картины мира напрямую зависит от этих мнимо-означающих, то очевидно, что соответствующие, продиктованные этими мнимо-означающими [высказываниями] контакты моей схемы меня и моей схемы мира [производные суждения], весьма существенны. Однако, эти контакты моей схемы мира и моей схемы меня [производные суждения] располагаются, если так можно выразиться, совершенно в «другой плоскости», а те результаты, которые будут достигнуты по средствам этой активности, хотя и могут означаться [компиляции означающих] в соответствии с обусловившими их мнимо-означающими, на деле никакого касательства к ним не имеют.

5.3333 Подобное поведение [контакты моей схемы мира и моей схемы меня] следует называть девиантным, т. е. отклоняющимся от возможной «цели».

Поскольку нельзя желать того, что невозможно, стремиться к тому, что невозможно, то понятно, что такое желание и стремление – суть девиация.

С одной стороны, подобное девиантное поведение приводит к последствиям, которых никто [континуум моего существования] не желал и которые ничем не предполагались [континуум моего существования], а с другой стороны, поскольку невозможное остается недостигнутым, все усилия потрачены мною впустую и бессмысленны.

5.4 Несоответствие моей лингвистической картины мира континууму моего существования, обусловленное условностью связки «означаемое – означающее», создает игру игр.

5.41 Взаимообусловливающее влияние суждения [прямое влияние] на контекст означающих и высказывания [опосредованное] на континуум существования оказывается игрой между играми содержательности и языка.

5.411 Игра игр исключает возможность своего описания, а потому кажется непоследовательной.

5.4110 Любая игра может быть описана, при условии знании всех «фигур» игры и «правил» их взаимодействия, однако, игра между играми делает эту задачу неразрешимой, поскольку невозможно определить ни «фигуры», ни «правила».

5.4111 Если бы игра языка была бы игрой континуума существования, то можно было бы описать игру языка, приняв игру значений [контакты моей схемы меня и моей схемы мира] за «условия» игры языка, однако условность связки «означаемое – означающее» делает подобное описание невозможным.

5.4112 Если бы игра содержательности [континуума существования] определялась игрой языка непосредственно и только ею, можно было бы описать игру языка, не учитывая континуум существования, однако, континуум существования [содержательность] воздействует на мою лингвистическую картину мира, что делает подобное описание только игры языка несостоятельным.

5.4113 Таким образом, описать игру игр континуума существования [содержательности] и моей лингвистической картины мира [компиляций означающих] оказывается делом невозможным. Отсюда: действия, мною производимые, хотя и – суждения [контакты моей схемы мира и моей схемы меня], однако, с учетом опосредованного влияния на континуум существования [содержательность] моей лингвистической картины мира [высказываний] и появления в первом [континууме существования] производных суждений, они – действия, мною производимые, – не могут быть описаны, как собственно игра значений моей схемы мира и моей схемы меня.

Невозможность описания этой игры игр создает впечатление «непоследовательности» («стихийности») моих действий [контакты моей схемы мира и моей схемы меня].

Однако, это лишь свидетельство несостоятельности содержательного подхода, поскольку понятно, что ничего «стихийного» в моих действиях нет. Напротив, они последовательны и вполне «логичны», хотя в пространстве содержательности подобной «логики» выстроить, действительно, невозможно.

5.412 Поскольку мои действия – суть контакты моей схемы мира и моей схемы меня, то понятно, что «мотив» и «цель» моего действия располагаются в континууме существования, тогда как высказывания [компиляции означающих] только «обеспечивают» возможность их реализации для меня [означающее, предмет].

5.4120 Отсюда: в моих высказываниях [компиляциях означающих] нет ни «мотивов», ни «целей» моих действий [контакты моей схемы мира и моей схемы меня].

5.4121 То, что мои высказывания [компиляции означающих] «выдают» за «цели» моих действий [контакты моей схемы мира и моей схемы меня] – лишь прагматические указания.

Последние – это прагматические указания – создают для меня [означающего, предмета] «целенаправленность» и «оправданность» моих действий. Моей лингвистической картиной мира мне [означающему, предмету] предлагается достичь «цели», не имеющей ничего общего с «целями» контактов моей схемы мира и моей схемы меня.

Это ясно также и потому, что «цель», как то, что еще не достигнуто, а следовательно, и неизвестно, не может быть сформулирована [компиляция означающих], однако высказывание, вопреки всякому здравому смыслу, определяет «цель» моего действия [контакт моей схемы мира и моей схемы меня], что свидетельствует о том, что данная означенная «цель» – не действительна, но лишь номинальна.

5.4122 То, что мои высказывания «выдают» за «мотивы» моих действий, – лишь «оправдания», принимаемые во внимание иерархической сетью моей лингвистической картины мира, служащие «обеспечению» возможности для меня [означающее] реализовывать суждения [контакты моей схемы мира и моей схемы меня], которые определены значениями [моей схемы мира и моей схемы меня].

Это ясно также и потому, что «мотив» – не является «целью», но «потребностью» [значение], однако о «потребности» [значении] можно знать лишь «по факту» ее реализации [контакт моей схемы мира и моей схемы меня].

Отсюда понятно, что действительные «мотивы» моих действий не могут содержаться в высказывании, однако мне [означающему] требуется «обоснование» («объяснение») моего действия в моей лингвистической картине мира [компиляций означающих].

5.4123 Таким образом, «несовпадение» моего высказывания [компиляция означающих] и моего суждения [контакты моей схемы мира и моей схемы меня] становится вполне очевидным. Отсюда понятно, что содержательные описания – суть прагматичная попытка скрыть это несоответствие, ибо в противном случае я бы утратил мнимую определенность, ощущение которой дает мне моя лингвистическая картина мира [компиляции означающих].

Однако, поскольку я ошибочно полагаю «мотивы» и «цели» моей лингвистической картины мира действительными, а она может опосредованно влиять на континуум существования, содействуя возникновению производных суждений, то очевидно, что эта «прагматичность» далеко не так прагматична, как кажется.

5.413 Таким образом, я не могу пояснить действительных «мотивов» и «целей» моего поведения [контакты моей схемы мира и моей схемы меня], а следовательно, моя лингвистическая картина мира [компиляции высказываний] не способна дать мне той определенности, которую я от нее ожидаю.