Я не стала ужинать и помчалась. Шла в большом волнении по тихим улочкам. Не видала ее больше 5 лет. […]

Вся квартира прибрана — чистота и порядок. В кабинете, от отсутствия постели Дм. Серг., стало уютнее. […] В салоне вкось к окну, на низком сомье в свежих белоснежных простынях в черном платье и черной прозрачной косынке лежит худенькая, со спокойным лицом, Зинаида Николаевна. Я поклонилась ей до земли, поцеловала руку.

Володя сказал, что перед кончиной она раскрыла глаза и с благодарностью посмотрела на него и Татьяну Алекс. [Манухину. — М. Г.]. Скончалась она без страданий в 3 ч. 45 м. — «Мне кажется, она прошла чистилище», — сказал Злобин.

Пришел священник, отец Липеровский. Через минуту опять звонок и я увидела белое пальто — дождевик Яна.

Я немного испугалась. Он всегда боялся покойников, никогда не ходил ни на панихиды, ни на отпевания.

Он вошел, очень бледный, приблизился к сомье, на котором она лежала, постоял минуту, вышел в столовую, сел в кресло, закрыл лицо левой рукой и заплакал.

Когда началась панихида, он вошел в салон. Священник служил тихо, псаломщиком была Т. А., а кроме нас и Володи, никого не было. Ян усердно молился, вставал на колени. По окончании подошел к покойнице, поклонился ей земно и приложился к руке. Он был бледен и очень подтянут.

Вторая панихида будет завтра в 6 ч. […] Ян говорил: 50 лет тому назад я в первый раз выступал в Петербурге и в первый раз видел ее. Она была вся в белом, с рукавами до полу и когда поднимала руки — было похоже на крылья. Это было когда она читала: «Я люблю себя, как Бога!» и зал разделился — свистки и гром апплодисментов. — И вот, красивая, молодая, а сейчас худенькая старушка — жалко мне ее стало очень, — продолжал Ян: — Хорошо, что лежит на сомье, а не на столе. […]

А мне вспоминается она в Амбуазе¹, когда раз, развеселившись, она танцевала польку Анна. Последний же раз я видела ее в мае 1940 года, она очень радостно меня встретила и просила приходить, но у них была черная кошка.

Большинство ошибается, думая, что она не добра. Она гораздо была добрее, чем казалось. Иной раз делала злое, так сказать по идее, от ума. Она совсем не была равнодушной. К себе я несколько раз видела ее доброту и сердечность.

6 октября.

Сегодня, наконец, были у Мельгуновых². […] Атмосфера приятная. Никакой «нетерпимости» мельгуновской мы не испытывали, хотя не на все смотрим одинаково. […] Рассказывал Сергей Петрович, что во время войны 1914–1917 гг. он целый месяц жил на фронте с Ал. Толстым, Осоргиным, Вырубовым. И Толстой показался ему совсем глупым. «Я даже думал, как такой глупый человек может быть писателем».

25./XI.

[…] Чтение Зайцева было очень приятным, он дал яркий образ Лескова и читал хорошо. Зал был полон. Публика хорошо слушала. Сбор, вероятно, будет больше предыдущего. […]

Скончался Михаил Осипович [Цетлин. — М. Г.], рак крови. Редкий был человек, деликатный, умный, тонкий и образованный. […]

3 мая.

Год, как мы приехали в Париж. Кажется, такого бесплодного года я еще никогда не переживала. — Ляля меня возненавидела. С Олечкой тоже никакой радости.

20 мая.

Вчера, после обедни, панихида по Императору. Из молящихся ушла одна дама. Остро пережила за панихидой трагедию Государя и его семьи. […]

27 мая.

[…] Предлагают Яну полет в Москву, туда и обратно, на две недели, с обратной визой.

18. 6. 3 ч. ночи.

Спать не могу от блох и всяких мыслей. Весь день люди: Дидрихс¹ — приезжал на полковой праздник. Такой же милый и немного блаженный человек из ушедшего мира. […]

Зайцев зашел, чтобы напомнить Яну о вечере 7 июля — 25 лет Обществу помощи писателям и журналистам. […] Тэффи. […] Заходил Леня. […]

24 июня.

[…] 21 июня специальный выпуск Ц. К. Союза советских Патриотов. […] Напечатан Указ Президиума Верховного Совета СССР от 14. 6. 46 г. о восстановлении в гражданстве СССР подданных бывшей Российской Империи, а также лиц, утративших советской гражданство, проживающих на территории Франции. […]

Везде волновались. Во многих семьях произошел раздел. Одни хотели ехать, другие — оставаться. Волнует вопрос о воинской повинности.

30 июня.

[…] Пришел Леня с заседания. Хорошо рассказал, представил, как говорил Богомолов². Его скороговорку, повторение фраз. Сидели они с Кодрянской³ во втором ряду. Перед ним Емельянов с женой. Тэффи была с Пантелеймоновым. […] Приходилось 20 раз вставать. От всего собрания послано приветствие Советам.

Очень тяжело. Безотрадно. Бессмысленно. Здесь тоже согнут, кого можно, в бараний рог!

28 июля.

[…] Зернов сказал, что Яну нужно, хоть на месяц, выехать за Париж. Нужен сосновый лес и известная высота. Это может стоить минимум 40000 фр. А взять неоткуда. […]

11 августа.

Вечером приезжал Симонов⁴, приглашать на завтра на его вечер. […] Понравился своей искренностью, почти детскостью. […] На юге он написал 30 стр. новой повести. Тема: профессор, побывавший заграницей, возвращается на родину, на Урал, не застает жены дома […] ждет и думает, вспоминает. И видит, как здесь все плохо, хуже, чем там. — Симонов думает, что цензура пропустит. Он уже в Верховном Совете, выбран от Смоленщины.

Симоновское благополучие меня пугает. Самое большое, станет хорошим беллетристом. Он неверующий. […] Когда он рассказывал, что он имеет, какие возможности в смысле секретарей, стенографисток, то я думала о наших писателях и старших, и младших. У Зайцева нет машинки, у Зурова — минимума для нормальной жизни, у Яна — возможности поехать, полечить бронхит. И все же для творчества это, может быть, нужно.

Симонов ничем не интересуется. Весь полон собой. Человек он хороший, поэтому это не возмущает, а лишь огорчает.

Я очень довольна, что провела с ним час. Это самые сильные защитники режима. Они им довольны, как таковым, нужно не изменить его, а улучшить. Ему нет времени думать о тех, кого гонят. Ему слишком хорошо. […]

15 августа.

Третьего дня был у нас московский ужин: водка, селедка, кильки, икра, семга, масло, белый и черный хлеб — все прислано на авионе по просьбе Симонова. Были у нас и Тэффи с Банин⁵, которая внесла большое оживление. Леня не остался. […]

Она [жена Симонова. — М. Г.] говорила, что здесь все хуже, чем в России. Отрицала, что были аресты перед войной. […] Рассказывала о Вале Катаеве⁶. Он иногда запивает на 3 дня. То не пьет, не пьет, а затем, кончив повесть, статью, иногда главу, загуливает.

Я думаю, что он несколько иначе все воспринимает, чем они, вот и тянет забыться. Все-таки он почти четверть века дышал нашей культурой. Он женат второй раз. У них двое детей. […]

23 сентября.

[…] за этот отрезок времени у меня были ученики — подготовка к «башо» по русскому языку.

[На отдельном листке бумаги запись Бунина:]

14/1 октября 46 г. Покров. Рождение Веры.

Все думаю, какой чудовищный день послезавтра в Нюрнберге. Чудовищно преступны, достойны виселицы — и все таки душа не принимает того, что послезавтра будет сделано людьми. И совершенно невозможно представить себе, как могут все те, которые послезавтра будут удавлены как собаки, ждать этого часа, пить, есть, ходить в нужник, спать эти две их последние ночи на земле…