[Вера Николаевна записывает:]
2 декабря.
[…] Капитан [Н. Рощин. — М. Г.] дал интервью, где сказал, что Ян едет в СССР, как и Волконские и другие представители аристократии. Почему он все врет? Трудно понять! […]
Я очень рада, что Рощина больше здесь нет. Рада, что он не виделся с Яном перед отъездом, а то наплел бы ни весть что. Теперь ведь девиз ко всем его статьям: «ври Емелька, твоя неделька».
Леня третью ночь сряду дежурит. Он нанялся сторожем в гараж, где служит Володя Варшавский7. Для защиты у них 2 дубинки и собака, которая не лает. […]
Алданов едет в Германию. […] Его тянет в Америку. Конюсы в Америке. М. С. [Цетлина. — М. Г.] улетела… Она часто бывала у нас, много подарила мне платьев и других вещей. Беспокоилась о Яне. Хотела собрать ему на поездку на юг. — Она очень заряжена. В ней сидит политик.
Новые знакомые — Гуль8. Очень приятные люди… Бываю на лекциях П. К. Иванова. […]
Вышли «Темные аллеи».
30. XII.
[…] Вчера был завтрак в честь Яна по поводу «Темных аллей». Было хорошо, просто, вкусно и даже весело. Под конец танцевали. […] Стол был накрыт покроем. Под окнами Ян не сел. Рядом по правую его руку — Зайцев, по левую — Тэффи, около нее Маковский, около Бориса — Берберова, рядом с ней Михайлов, дальше Вера [Зайцева. — М. Г.]. Я села напротив на пустой стол. Бержанский […] сел около меня, по другую руку — Миша Струве. […] Вдруг, вижу, идет с дочерью Бенуа9.
1947
26 мая.
Первая запись за этот год!
На следующий день после завтрака 29 декабря Ян перестал скрывать, что у него повышенная температура. […] Новый год мы встречали в постели. Повышенная температура, изнуряющий кашель, вызывающий сердцебиение и кровь, а главное — слабость. […]
9 августа.
Ян прочел о смерти Деникина. Расстроился. Целая эпоха жизни. Вспоминал, как был на приеме с Овсянико-Куликовским. Деникин с черной бородкой, подтянутый, в отличных сапожках и черном мундире1.
Последние его слова: «К Рождеству услышим московские колокола». Скончался в американском госпитале. […]
Сейчас живем одни: Леня, Ляля и Олечка в Вандее на океане. Леня в своей палатке, Жировы — в скаутском лагере.
15. VIII. 47.
День рождения Наполеона и Д. С. Мережковского. Сколько раз проводили этот день вместе. Особенно вспоминается год, когда они жили в Каннэ за большим отелем. Горели вокруг леса и было очень душно, даже жутко.
Может быть, Дм. С. и любил так Наполеона, что они родились в один день. […]
Сейчас вошел Ян со словами: Что значит татарская кровь, как грубо и пошло все у Банин. И какая ненависть ко всему русскому. И где она видела таких русских? И какое невежество!
6 сентября.
Вчера был Зернов. Дал Яну лечение. […] Печень увеличена. Сердце само по себе нормально, но от эмфиземного состояния дыхательных путей утомляется. Прописал пульверизатор.
1948
Juan les Pins.
2 января.
Грустно было встречать этот високосный год. Ян был в большом возбуждении. Его вывело из равновесия, правда, очень неустойчивого, письмо Марьи Самойловны [Цетлиной. — М. Г.]. Письмо бессмысленное, несуразное; трудно понимаемое. Она порывает с нами отношения, т. к. мы ушли из Союза1 и чтобы «уменьшить силу удара», она «уходит от нас». Далее она пишет о каком-то «крестном пути» Яна — словом, белиберда ужасная. А вчера мы узнали, что М. С. циркулярно рассылает свое чудесное послание по всему Нью-Йорку. […]
10 января.
[…] Письмо от Тэффи. От нее не скрыли письма М. С., которое ее очень взволновало. «Понимает ли она, что Вы потеряли, отказавшись ехать?2 Что швырнули в рожу советчикам? Миллионы, славу, все блага жизни. И площадь была бы названа Вашим именем, и статуя. Станция метро, отделанная малахитом и дача в Крыму, и автомобиль, и слуги. Подумать только! Писатель академик, Нобелевская премия — бум на весь мир… И все швырнули в рожу. Не знаю другого, способного на такой жест, не вижу (разве я сама, да мне что-то не предлагают, т, е. не столько пышности и богатства). […] Меня страшно возмутила М. С. Папская булла. Предала анафеме. А ведь сама усижена коммунистками, как зеркало мухами».
15 января.
[…] Ян вчера вышел в первый раз после нашего приезда. Полчаса посидел на скамейке. О чем он думал?
16 января.
Вчера вечером полчаса посидела с Ивановым3. […] Он говорит: «Я больше всего живу Россией, — больше, чем стихами. […] Я монархист. Считаю начало ее гибели с Первой Думы…»
27 января.
Тэффи опять хуже. Трагедия, что нет ухода. […]
31 января.
Письмо от Карповича4. «Не могу сказать, как я огорчен этой историей. Я не судья Марье Самойловне. Письмо свое она, очевидно, написала сгоряча, под непосредственным впечатлением непроверенного (и как оказалось — неточного) известия». Пишет осторожно. […]
1 февраля 48.
Ночь провели плохо. У Яна кровь. Кашель. Раздражен ужасно. Всякий пустяк его волнует. […]
10 февраля.
[…] Вчера письмо от Цетлиной. Длинно и неубедительно оправдывается и извиняется о способе посылки письма5. И очень кратко говорит: «по существу же насчет Вашего поступка я продолжаю думать, как и раньше…»
Вчера Иванов прочел мне письмо Зайцева, в котором он отказывает ему в членстве Союза до тех пор, пока он не оправдается от возводимых на него обвинений в дни оккупации. […]
Ночь Ян провел плохо. Кашлял. Письмо М. С. его задело и сообщение, что «результат ее письма это письма Зайцева и Веры Алексеевны».
13. II.
Сегодня мы оба сидели у Ивановых. […] мирно беседовали о Пушкине и о Лермонтове. Восхищались «Путешествием в Арзерум» и «Таманью». Иванов выше ставит Пушкина, как прозаика.
24. III.
[…] Была Екатерина Таубер. Подарила мне «Под сенью оливы». Ян хвалит ее стихи.
27. III.
Сегодня газета принесла 3 смерти: А. И. Андреева 11 марта, Мочульский 21 марта, Бердяев 23 марта.
4 апреля.
Приехала 2 апреля М. И. Балтрушайтис6. Она издает стихи мужа. […] Спокойна, тихо говорит, с чувством собственного достоинства. В прошлом — богатство, почет, приемы в посольстве, драгоценности. […] Полное отсутствие у нее интересов эмиграционных. Живет своим.
Вспоминаю Балтрушайтиса в пивной Белло. Еще молодой, красный, над кружкой пива. Одиноко сидит, мрачный. Мы с Яном, съев сосиски, выпив пива, подсаживались к нему, и они начинали бесконечные разговоры на литературные темы. Ян всегда любил его, выделял из всей этой модернистической компании.
[В конце апреля Бунины вернулись в Париж:]
10 августа.