Она вдруг остановилась:

— Что майор Серебренников сказал?

Он уловил в ее голосе любопытство и облегченно вздохнул.

Мансуров слышал гудки: два длинных, один короткий. Ему казалось, что он слышит даже, как скрипит якорная цепь и огромные жернова-колеса начинают перемалывать воду.

Пароход раздувает железные легкие. Нехотя отчаливает от берега. Речная волна, точно белка, крутит колеса.

Опять уходит «Медуза». Спускается вниз по течению старый капитан, и Мансуров вдруг чувствует себя одиноким.

Он понимает: Максиму Максимовичу пора на берег — годы немолодые и здоровье пошаливает. Но что делать ему в пустом доме? Предложить перебраться на КПП? Здесь ему будет совсем тоскливо.

Нет для Мансурова человека ближе Максима Максимовича, хотя они при исполнении служебных обязанностей и относятся друг к другу с подчеркнутой официальностью.

Во время войны, двенадцатилетним мальчишкой, Анвар Мансуров убежал из детского дома на фронт. Но до передовой не добрался, а застрял в Оренбурге. Там, на вокзале, познакомился с моряком в прожженном бушлате. Моряк возвращался домой после ранения. Анвар, конечно, не знал этого и привязался к нему:

«Дяденька, возьмите на фронт!».

Моряк спросил:

«А ты кто такой?».

Анвар рассказал всё без утайки. Тогда моряк ответил серьезно:

«Что ж, пришвартовывайся!»—и повез его назад в Среднюю Азию.

В Ташкенте мальчик хотел убежать. Но. Максим Максимович обещал:

«Вот, салака! Погостишь у меня недельку и вместе — на фронт. А убежать всегда успеешь».

Мальчик привязался к моряку, который к тому же оказался капитаном, и поверил.

Максим Максимович застал дом пустым. Жена умерла месяц назад от воспаления легких. Капитан загрустил.

Так и остался Мансуров у него. Окончил среднюю школу, пограничное училище, два года служил в Закарпатье, а потом перевели в родные края.

Мансуров вздыхает. Взгляд падает на образцы паспортов, которые, точно на парад, выстроились перед ним в опломбированной витрине под стеклом. Правофланговым стоит одетый в черный мундир дипломатический паспорт с золотым гербом на груди. Рядом с ним — чуть светлее, но такой же нарядный — служебный паспорт. Потом еще какие-то специальные паспорта. И, наконец, замыкает парад так называемый общегражданский загранпаспорт,— в бордовом камзоле и тоже с гербом, на котором золотом вытиснено: СССР.

Вот такой паспорт, сроком до 5 мая 196... года, похищен у журналиста Афанасия Басенюка.

Мансуров не знал, где сейчас Басенюк. Да и зачем ему это было знать? Пусть разиней-журналистом занимаются те, кому по штату положено. А ему нужно не прозевать того, другого, похожего на Басенюка: ростом один метр семьдесят пять сантиметров, с серыми глазами и другими приметами, вписанными в паспорт. Не прозевать, если, конечно, этот мнимый Басенюк вздумает перейти границу.

Мансуров включил приемник. Москва передавала вальсы Штрауса. Накладкой ворвались сигналы точного времени. Мансуров сверил часы.

Работа в поселке кончилась. А он даже не знал, когда она у него начинается и когда кончается.

Молодой начальник КПП привык к жизни без выходных и свободных часов. Она стала для него необходимостью и, конечно, нравилась, потому что граница, как всякая другая служба, а скорей всего больше, чем какая-либо другая, требовала полной отдачи сил.

Проверив заперт ли сейф, Мансуров решил подышать свежим воздухом, если пропитанный пылью, горячий воздух можно назвать свежим.

Он не спеша вышел за дувал на поселковую улицу и столкнулся с Истат Мирзобаевой. Она шла в мокром платье, приплясывая. На смуглом лице сияла улыбка.

Мансуров удивился:

— Откуда Истат?

— Разве не видно?—ответила она задорно.— Я — с работы.

— Ну, ну, ну,— не поверил он.— А почему мокрая?

Она прижала руки к груди:

«Наполнено такою жаждой измученное сердце,

 Что и потоки вод прозрачных ее не утолят!».

Вскинула на него глаза:

— Кто это сказал?

— Ты сказала,— ответил Мансуров.

— Нет, правда,— настаивала она.

— Правда, ты,— заметил он серьезно.

Она засмеялась:

— Да ну вас!—и хотела его обойти.

Он не пустил.

— Вначале скажи: кто измучил твое сердце и почему оно наполнено такою жаждой?

Она тряхнула головой:

— Конечно, это — он!

— В зеленой фуражке?— заговорщицки спросил Мансуров.

— Нет,— сказала она.— В чалме.— И побежала.

Он крикнул вслед:

«Вернись, убей меня — ведь умереть любя

Приятнее, чем жить на свете без тебя!»

Она на мгновение остановилась:

— Это из «Гулистана» Саади.

— А кто — в чалме?

— Тоже Са-ади-и! — пропела она и опять побежала.

«Я встретил девушку,

Полумесяцем бровь,

На щечке — родинка,

В глазах — любовь!» —

замурлыкал Мансуров и осекся.

Опять тоска подкралась к нему. Он не заметил, как старательно кивал ему с автопогрузчика Ефремов.

Не заметил и позже, как неизвестно откуда появился майор Серебренников. Он подошел к Мансурову, который одиноко сидел на свежевыструганной скамейке перед воротами КПП, и прогудел в самое ухо:

— Спим, товарищ старший лейтенант?

Мансуров вскочил:

— Товарищ майор, на участке без происшествий. Докладывает начальник КПП старший лейтенант Мансуров.

— Как то есть без происшествий? — сердито сказал Серебренников.— А если вы не замечаете старшего офицера, разве это не происшествие?

В порту заработал движок. Словно потревоженные им, в сгустившейся темноте задрожали звезды.

— Рассказывай, как живешь,— спросил Серебренников, шумно усаживаясь на диване в кабинете Мансурова.

Оказалось, что никаких новостей у начальника КПП нет. Служба, как служба. Живет не жалуется.

Серебренников покачал головой.

— Сколько часов ежедневно ты проводишь в этом кабинете?— спросил он.

Начальник КПП сделал движение, чтобы подняться. Серебренников жестом остановил его.

— Ну, так сколько?

— Много, товарищ майор.

— А дома?

— Иногда совсем не захожу,— сознался Мансуров.— И сплю на этом диване.

— Почему?

Мансуров понял, куда клонит Серебренников. Не в первый раз заговаривает он с ним о том, что пора жениться. Только ведь это пустой разговор.

— Чепуха,— заметил Серебренников, и лоб его пересекла глубокая складка.— Просто ты еще не встретил девушку, которая бы понравилась по-настоящему.

Он подошел к окну. Стирая звезды, по небу плыла чуть розоватая половинка луны.

Мансуров тоже подошел к окну. Встал рядом с майором.

Серебренников произнес задумчиво:

— Представь себе вот такую же ночь, и луну, которая была, может быть, на день-два моложе... Это случилось в июле, лет пятнадцать назад. Первое послевоенное лето. Я — лейтенант, и в моем подчинении младший по званию офицер — Нина Кравченко. Западная Украина. Вызывают в Одессу. В штаб соединения. Добрались мы на попутном грузовике до ближайшей железнодорожной станции. Смотрим, стоит на путях поезд, точно поджидает нас. Мы неплохо устроились у окна, и поезд тронулся. Мимо с ревом промчался встречный. «А этот куда же?»— спросил я пожилого мадьяра в расшитой бисером свитке. «В Одессу»,— ответил он. И тут оказалось, что мы сели не в тот поезд...

Серебренников улыбнулся своим воспоминаниям, положил руку на плечо Мансурову:

— Любить надо, Анвар. Понимаешь? Тогда жизнь будет красивой.

Мансуров думал о своем: вот скоро приедет Пулатов и станет веселей.

Потом он провожал Серебренникова.

Кругом было темно и тихо. Луна искала свою вторую половинку. Здесь она ее не нашла и закатилась за сопку.

Они шли по рельсам узкоколейки.

Теперь Серебренников снова думал о капитане Ярцеве. Безусловно, майор знал и то, что Ярцев давно командует заставой и то, что недавно его собирались перевести на штабную работу. Но Серебренников видел, как Ярцев привязан к заставе, и считал, что лучше его не трогать. Так или не так?