А потом она пришла к нему и попросила подарить немного того счастья, о котором он говорил. Попросила его о том, чего не принимала ни от кого другого.

И он почувствовал, что она становится ему дорога.

Пугающая мысль. Нельзя привязываться ни к ней, ни к этому месту. Он должен выполнить приказ короля и уехать.

Но о долге Джон вспоминал все реже. Он мог думать только о Кейт.

Почему простой поцелуй так глубоко запал в его душу? Он перецеловал множество женщин. Эти поцелуи были приятны. Дарили мимолетное удовольствие.

Почему же с ней он ощутил нечто большее?

Потому что было нечто, чего он не понимал. Какое-то недостающее звено. То, что выходило далеко за пределы мести или преданности семье. То, что предупреждало: ее нельзя держать слишком близко или обнимать слишком крепко.

Он обещал не трогать ее и, как мог, держал свое слово, пока она сама не пришла к нему и не освободила его от этого обещания. И теперь он хотел поцеловать ее снова.

Хотел гораздо большего.

День за днем она трудилась над дублетом, который был ему не нужен. Проводила за работой долгие часы, словно его жизнь была ей небезразлична, но едва замечала его, когда он находил повод, чтобы спуститься в зал.

Раньше он гордился своим умением разбираться в женщинах, но эта опровергала все, что он о них знал.

Когда в один из вечеров Джон вошел в зал, она встала и наконец-то посмотрела на него снова.

— Вот. — Она приложила к его груди дублет и окинула его взглядом, словно проверяя, насколько точно произвела измерения. Дублет был таким тяжелым, что она держала его двумя руками. — Примерьте.

Он набросил его на плечи и просунул руки в рукава. Поразительно, но несмотря на немалый вес, дублет был гибким и сидел как влитой, облегая его торс удобнее, чем любые доспехи.

Она улыбнулась, любуясь плодами своего труда, и принялась убирать с поверхности ткани невидимые ниточки, одергивать и расправлять дублет, проверяя, насколько закончена ее работа.

— Пришлось расставить его в боках.

И правда, от подмышек до талии были вшиты вставки из новой ткани, которая слишком контрастировала со старой, впитавшей в себя дождь, кровь и пот.

— Уж очень непривычно. — Он вздохнул.

Ее пальцы запорхали у него на груди, когда она начала продевать завязки в петли и затягивать их. Он прочистил горло, усилием воли удерживая руки на месте.

— Кому он принадлежал раньше? — спросил он, чтобы отвлечься. Предыдущий владелец явно был выше ростом, хотя и уже в груди, чем он сам.

Молча разобравшись с последней парой завязок, она похлопала ладонью по его груди и впервые за это время подняла глаза.

— Рыжему Джорди Брансону.

Куртка его отца. Ткань словно обожгла его кожу.

— Я не могу носить его.

— Почему?

Порываясь снять дублет, он начал возиться с завязками.

— Эта вещь мне не принадлежит.

Она отодвинула в сторону его неуклюжие пальцы и снова продела завязки в петли, на этот раз затянув их покрепче.

— Рыжему Джорди он больше не нужен. А вам пригодится.

— Роб не одобрит. — Ты больше не Брансон.

— Он висел в оружейной. А значит его может взять тот, кому он нужнее. И этот человек — вы.

Все в его жизни запуталось так же туго, как завязанные ею узлы. Набег. Чувство сопричастности, нахлынувшее на него, когда он скакал бок о бок с братом. Человек, которого он убил. А потом еще и Кейт. Нет. Она была с самого начала. Это ради нее он поехал с ними. И ради нее убил человека.

— Я не заслужил права носить его, — сказал он. Роб прямо сказал, что он не Брансон. И не станет Брансоном в дублете отца.

— Вам не нужно ничего заслуживать. — Она затянула последний узел и шагнула назад. — Это право есть у вас с рождения.

Он покачал головой.

— Нет. Неправда. — Он развернулся и, ни единым словом не поблагодарив ее, ушел, оставляя ее одну в зале.

Но ее дублет он не снял.

Хотя после рейда прошло несколько дней, и она давно вернулась за безопасные стены замка, ночью кошмар навестил ее снова.

Она проснулась. Уставилась широко распахнутыми глазами в темноту, постепенно возвращаясь в реальность. Вот кровать, потолок, и Бесси спит рядом. Значит, она кричала только во сне.

На этот раз Кейт не пошла слоняться по лестнице. Повернувшись набок, она дотянулась до пса, черпая успокоение в прикосновении к мохнатому боку. Она гладила его по спине, тормошила уши, впускала холодный собачий нос в свою ладонь.

Прошло два года. Он считала, что исцелилась. Но во сне Храбрая Кейт исчезала, и вместо нее оставалась одна презренная судорога страха.

— Ты собираешься ему рассказать?

Голос Бесси, спокойный и тихий. Значит, она не спит.

— Что? — Вопрос застал ее врасплох. Щеки запылали, сердце гулко забилось в ушах. — О чем тут рассказывать? — Не было нужды уточнять, кому. — Он знает, что мне снятся дурные сны.

— Но он знает, почему они тебе снятся?

Бесконечно долго она молчала и смотрела в темноту, зажимая руками рот. Ее секрет, который она хранила столь тщательно, выплыл наружу.

— Как ты узнала? — наконец спросила она.

Они неподвижно лежали спина к спине, тихо переговариваясь в темноте и не глядя друг на друга, словно наутро собирались сделать вид, что этого разговора не было.

Она услышала шорох — Бесси пожала плечами.

— Я что… разговаривала во сне?

Движение на подушке, как если бы Бесси покачала головой.

— Просто я тоже женщина.

— Кто еще знает? — Паника. — Мужчины знают? — Она не вынесет, если они начнут глазеть на нее, зная, обдумывая, представляя…

— Я никому не говорила. — Бесси легла на спину. — Они ни о чем не подозревают. От жителя приграничья такого нельзя ожидать.

Внезапно она вспомнила Черную Энни. Пока мать Бесси не умерла, она прожила с нею в одном доме год, и за это время они не перемолвились и словом наедине. Но когда Кейт стояла перед Рыжим Джорди и просила о мести, именно Черная Энни первая дала согласие, кивнув до того, как ее муж сказал «да». Неужели она прочитала ее потаенные мысли? И если да, то поделилась ли ими с мужем?

Она села, охваченная новым страхом.

— Твой отец знал об этом, когда давал мне клятву? А Роб, он знает?

— Вилли Сторвик убил твоего отца. Для них этого достаточно.

— Тогда и для Джонни этого хватит.

Он целовал ее и убил ради нее человека, но свою тайну она не раскроет даже ему. Как не признается ни себе, ни Бесси, что его обещание значило для нее несоизмеримо больше, чем клятвы, которые принесли Джорди и Роб Брансоны.

Через две недели, когда наступил День перемирия, Джон надел подаренный ею дублет.

С того дня, как она завершила работу, они едва обменялись несколькими фразами.

Она больше не просила целовать ее.

А он не предлагал.

Она возлагала большие надежды на этот день, он читал это в ее глазах. Надеялась, что он проявит себя как тот, кем он не являлся.

Как Брансон. Как свой. Как тот, кто может остаться.

Но сегодня он и впрямь чувствовал себя Брансоном. Роб созвал столько людей, сколько смог, чтобы, если понадобится, дать Сторвикам бой. В их отряде Кейт была не единственной женщиной. Бесси настояла на том, чтобы ее тоже взяли, сказав, что ей нужно пополнить запасы соли и купить новый котелок. День перемирия, помимо прочего, был еще и рыночным днем. Однако на протяжении всего пути от замка до Кершопфута они не теряли бдительности, опасаясь засады.

— Безопаснее было бы встретиться на шотландской земле, — проворчал Роб. Деревня, назначенная местом встречи, лежала на территории англичан, близ реки, которая служила границей между двумя странами.

— Тогда они не согласились бы привезти Вилли-со-шрамом, — повторил Джон слова Карвела. Но он пробыл на границе достаточно долго, и его тоже пробирала тревога.

А может быть это октябрьская сырость заставила его поежиться. Золотисто-коричневая листва еще цеплялась за ветви деревьев, раскидистые кроны которых плыли над ними точно облака, закрывая обзор.