Так же подсознательно мы считаем, что люди, которые искренне и прямодушно верят в Бога и всерьез принимают все религиозные предписания — это люди, «ограниченные предрассудками». А люди, которые живут в древнем аграрном цикле с использованием лошади, плуга и серпа — это люди, которые «еще не научились работать с трактором». Одновременно, люди, которые еще не знают, что индивидуум есть центр мироздания, а человек есть мера всех вещей — это заторможенные в развитии кретины, над которым довлеют мертвые, бессмысленные, ограничивающие их свободу предрассудки «коллективной общности».

Парадигмальный анализ требует усилия

Человек модерна не рассматривает эпоху премодерна как самодостаточную, имеющую полное право на существование и являющуюся продуктом свободного выбора. Если мы видим упорство традиционного общества, не желающего «развиваться» и «модернизироваться», то рассматриваем его как неприятную аномалию, как упрямого ребенка, упорно отказывающегося взрослеть, не имеющего иной перспективы, кроме как вырасти.

Парадигмальный анализ требует категорического отказа от подобного инерциального отношения к парадигмам Традиции и современности, преодоления некритической и неосознанной зависимости только от одной из парадигм (в нашем случае от парадигмы модерна). Парадигмальный анализ требует от нас не просто говорения на языке, но осознания его правил, его грамматики, его структуры, чтобы понять, что речь рождается не «сама собой», но подчиняется строго определенным законам — логическим и механическим. И поняв, что в лице модерна мы имеем дело с языком, причем с вполне конкретным языком, мы сможем осознать, что теоретически может существовать и другой язык, причем не просто тот же самый, только недоразвитый, а именно другой, имеющий иные законы и иное устройство, язык.

В этой способности отстранения от гипноза только одной парадигмы и заключается фундаментальное различие между парадигмальным анализом и инерцией нашего мышления. То же самое верно и для представителей традиционного общества, но они для нас менее интересны, так как в современной России в чистом виде не встречаются, и основные нормативы мышления предопределяются закономерностями логики модерна.

Призыв уважать лед

Инерциально мы воспринимаем премодерн, то есть общество Традиции, как начальную, естественно предшествующую модерну стадию. Парадигмальный же анализ говорит о том, что лед — это не просто замерзшая вода, но именно твердое вещество, которое может быть рассмотрено в собственной системе координат. Его не просто еще не успели расплавить, лед может быть льдом всегда, лед может быть вечен, так же, как может быть вечной вода. Лед даже как-то «более вечен», чем вода: вода испаряется, ее выпивают, а лед в Арктике и Антарктике как был, так и есть. Парадигмальный анализ — это призыв уважать лед.

Посмотрим, например, как ведет себя лавина. У меня есть эссе о том, как Бодрова-младшего задавило лавиной. Бодров-младший, «Брат-2», в нашем обществе был гламурным «последним героем». А о лавине мы никогда не думали. И вот лед как вечность того, о чем мы не думали, сминает Бодрова-младшего. Происходит некий разрыв в нашем сознании. Как же так? На самом деле, Бодров-младший должен был бы победить льдину, проскользнуть по ней на виндсерфе или бобслее, и устало вытерев пот со лба, сесть в подъехавший «Мерседес». В нашем современном мифе возможен только такой сценарий, ведь он же — герой. И вдруг безличный, мертвый вечный лед уничтожает Бодрова-младшего. Это внезапное напоминание о другой парадигме, парадигме премодерна, которая, на самом деле, никуда не исчезла, и которая может быть вопросом свободного и сознательного выбора. В этой истории ясно обозначались люди, которые встали на сторону льда, а не Бодрова-младшего. Люди льда.

Уроки Бен-Ладена

Сегодня мы об этом немного легче говорим, чем лет 15–20 назад. Сегодня мы видим, например, как Усама Бен-Ладен как ни в чем ни бывало вылезает из своего Средневековья и вытворяет на глобальном уровне такое, что вообще ни у кого не укладывается в голове. Ему говорят — «нельзя», а он говорит: «Почему нельзя»? Для него понятие «быть» несет совсем иной смысл, нежели для всех остальных. Для него есть вера, есть верующие, есть муллы, которые, как кажется людям модерна, «просто еще не научились мыться, смотреть фильмы Тарантино, бриться, завязывать шнурки»... Но Бен-Ладен дал понять всем людям модерна, что все несколько сложнее, и если показать людям исламского Средневековья фильмы, шампунь, шнурки, они вовсе не начнут это автоматически все сразу осваивать, они просто скажут: «Спасибо, не надо». Средневековье это не инерция, это свободный выбор, и он существует не в прошлом, а в настоящем. Масштаб терактов в Нью-Йорке дал это понять со всей возможной наглядностью. Парадигму Традиции можно выбрать здесь и сейчас, и действовать в соответствии с ней и по ее законам.

Мировые теракты «Аль-Каеды» облегчают нам понимание парадигмального анализа. Парадигма Традиции — это выбор, а не обреченность. Парадигма Традиции была, есть и будет как возможное состояние бытия, как возможное состояние человека. Таким же свободным выбором является и парадигма модерна. Просто модерн, вышедший на сцену в определенный исторический момент и в определенном географическом ареале, смог удачно (для него самого) навязать себя всем остальным как нечто само собой разумеющееся и безальтернативное. Иными словами, модерну удалось тщательно скрыть, что он является парадигмой. А теракты «Аль-Каеды» поколебали эту хитрость.

В МГУ как-то приехал итальянский либеральный философ Дарио Антисери, который, услышав мое выступление на одном философском конгрессе, просто завизжал: «Но как же права человека?!» Животная реакция того, кто призван рационально осмыслять парадигму. Для Антисери нет осознания модерна. Он сам — модерн. Он ничего кроме модерна не знает. Но, не зная ничего, кроме модерна, он не знает самого модерна. В этом отношении существует определенный парадокс: мы никогда не поймем модерн как парадигму, если не поймем, что это одна из возможностей выбора, т. е. если мы не поймем парадигму Традиции. А для этого необходимо понять, что фазовый переход между парадигмой премодерна и парадигмой модерна не является аналогом смены, например, сезонов или этапов развития человеческого организма. Это скорее похоже на кипячение чайника: его могло бы и не быть. Если бы кто-то не зажег конфорку, то вода бы не закипела. Кто-то ее зажег. Вода закипела. Факт есть. Всем понравился кипяток. Но это не значит, что всякая вода — это недоделанный кипяток.

Степень проникновения Нового времени и «коллективное бессознательное»

Итак, Новое время — этоструктурное понятие, оно не является диахроническим явлением, отменяющим своим приходом «старое», это понятие системное. Как мы показали на примере Демокрита, уже в Древней Греции были своеобразные представители модерна. В Европе XVII века и позже эта модель стала доминировать. Новое время отличается от «старого времени» именно сменой фундаментальной парадигмы, сменой гораздо более существенной, чем смена «Ветхого Завета» «Новым Заветом». Оба «Завета» находились в рамках авраамической, монотеистической религии, в границах традиционного общества. То, что происходит в эпоху модерна, и то, что называется «Новым временем» в историографии — это гораздо более глубокий сдвиг. Можно спорить о границах распространения этого сдвига. Можно выяснять, насколько модерн по-настоящему состоялся, стал всеобщим. Это отдельный вопрос. Но парадигмально можно сказать, что последние лет 300 мы живем в эпоху модерна. Любые общества, в том числе и самые архаичные — дикари, папуасы, которые менее всего знакомы с духом модерна, — определенным образом воспринимают на себе укус, жало модерна. Пусть извне, пусть в виде колонизации, в виде телевизоров или предметов иной цивилизации, которые они, например, в карго-культах Полинезии, воспринимают как присланные на кораблях из мира мертвых, на кораблях, состоящих из ногтей предков. Модерн настиг всех и, как вызов, был предложен любому народу мира, любой культуре и любому человеку. И, конечно, поскольку мы говорим о философии, живем в современной стране, в современном городе, мы сами являемся продуктами модерна.