Исследователи, которые глубоко изучали парадиг-мальное соотношение модерна и премодерна, обнаружили премодернистическое, традиционное начало даже в современных людях. Премодерн, несмотря на то, что его так старательно изгоняли просветители и строители Нового времени, тем не менее, никуда не исчез. Он остался в человеческих снах, в наших реакциях, в оговорках, в культуре, в нашей крови, в бессознательном.

Насколько глубоко проник модерн в нас, русских? В нас его явно меньше, чем во французах, но и во французов, и даже в американцев, он тоже проник не до конца, не до дна. Что-то у них осталось от предшествующей парадигмы. На этом основана «психология глубин» Карла-Густава Юнга, который ставит перед собой интересную и вполне конкретную задачу: вычленить пласт парадигмы премодерна в психике современного человека. И «коллективное бессознательное», по Юнгу, и есть некий тезаурус остаточного премодерна, который дан нам не извне, а изнутри — в наших неврозах, психозах, страхах, влечениях. Это голос, язык того мира, из которого мы якобы вышли и который нас настигает в психических расстройствах. Поскольку они присущи в той или иной степени каждому современному человеку, то с внутренним зовом премодерна мы имеем дело постоянно. Но вся наша наука, все разговоры о философии, весь процесс преподавания, нормативы и рамки нашего бытия, в том числе политические — основаны на парадигме модерна. И эта парадигма является официально принятой и определяет приемлемое и отвергнутое в глобальном дискурсе.

В течение XX века парадигму модерна постоянно пытались поставить под вопрос, в том числе в науке, в гуманитарных и естественно-научных дисциплинах, ее пытались атаковать или размыть, но все же она до какого-то момента держалась. В ее сохранении и укреплении принимали активное участие и современная философия и современная позитивистская наука. Предпринималась огромная работа для поддержания и укрепления духа современности.

Переход куда-то еще

Сейчас наступает уникальное время, когда легитимность парадигмы модерна исчерпывает себя, происходит ее существенный, фундаментальный сбой. Сейчас мы подходим к третьей парадигме, парадигме постмодерна.

Это и есть то состояние, которое можно назвать переходом от философии к постфилософии, из Нового времени куда-то еще. Философия как базовая дисциплина, изучающая — и утверждающая одновременно — структуры индивидуального рационального мышления в качестве определяющих для представления о человеке и мире, была центральной силовой линией модерна. Когда модерн заканчивается, заканчивается и философия. По меньшей мере, философия, которую мы знали в Новое время.

Здесь мы подходим к самому интересному и поразительному факту. Мы живем в эпоху второго фазового перехода. Это эпоха перехода от парадигмы модерна к новой парадигме, к «новому состоянию вещества». И если мы знаем (или, по меньшей мере, можем знать), какими фундаментальными формулами описывается эпоха премодерна, коль скоро она закончилась, исчерпала себя и сегодня присутствует в снятом виде или в виде альтернативных всплесков (как в фундаменталистских движениях), то теперь нам открываются и формулы модерна: ведь он тоже практически закончился или, строго говоря, заканчивается на наших глазах. И модерн мы начинаем понимать все лучше и лучше. И сейчас мы можем судить об эпохе Модерна почти с абсолютной непогрешимостью — именно потому, что закончился внутренний ресурс ее существования, ей просто больше нечем дышать.

Но вместе с тем, если мы сейчас впервые можем по-настоящему сказать что-то внятное и необратимое относительно эпохи модерна, то ничего внятного и вразумительного относительно надвигающейся новой парадигмы постмодерна мы сказать не в состоянии. Дело в том, что эпоха постмодерна не только не кончилась, но еще толком и не началась. Мы лишь на подступах к ней. Мы как бы вплываем в неопределенную зону предела, который отделяет нас от чего-то совершенно неожиданного, нового, такого, о чем мы не подозревали и не могли даже догадываться. И мы пока еще боимся смотреть этой реальности в глаза, так же, как, я думаю, обычный французский крестьянин или кюре физически боялись взять в руки какую-нибудь прокламацию Робеспьера. Потому что там содержалось нечто, что совершенно уничтожало и зачеркивало все, чем жил этот маленький французский кюре или крестьянин. «Это убьет то», — говорил герой Гюго в «Соборе Парижской Богоматери» (напомню, что этой фразе Евгений Головин посвятил одно из своих блистательных эссе). И тем не менее, французская революция разразилась. Модерн состоялся. «Это убило то», причем настолько совершенно, что мы практически о «том» забыли. Более того, почти забыли и об «этом», которое убило «то».

Ситуация постмодерна

Постмодерн как парадигма

Современный мир осуществляет переход к парадигме постмодерна. Ни больше и ни меньше. Это очень фундаментальный момент. Те, кто не мыслят о постмодерне, не занимаются постфилософией, дисквалифицированы. Они по инерции видят сны заканчивающегося, выродившегося модерна, чем бы они при этом ни занимались — историей религии или философией, наукой или лингвистикой, культурологией или социологией. Все осмысленное, что можно сказать относительно философии, даже с точки зрения истории философии, сегодня можно сказать исключительно исходя из базового опыта феномена постмодерна, из и на основе ситуации постмодерна.

Все то, что не учитывает, не осмысляет, не описывает, не затрагивает, не толкует, не трактует, не развивает постмодерн, должно быть, как минимум, отложено в сторону. В наше время философия не просто закончилась, она в наше время невозможна. Как Распутин, приходивший в армяке и пугавший придворных барышень, был определенным экзотическим анахронизмом, так и человек, который сегодня будет говорить о Канте — есть такой же нелепый анахронизм, приходящий в университетские залы, как Распутин на бал. Никакого Канта, никакого чистого разума, никакого Сартра уже не существует. То, с чем мы имеем дело сегодня, на данном фазовом переходе — совершенно новое явление. Так в Новое время религия радикально поменяла свое значение в сравнении со Средневековьем, и базовое отношение к ней было кардинально пересмотрено. Философия и наука взяли верх над религией, и стали судить о ней, претендуя на высшую истину. Нечто подобное происходит в эпоху постмодерна с самой философией. Когда мы бросаем взгляд на философию из ситуации постфилософии, перед нами предстает совершенно иная картина, нежели совсем недавно.

Прочтение Канта в различных парадигмах

В эпоху модерна Кант был фундаментальным элементом самой парадигмы Нового времени. Его «Критика чистого разума», подрывающая онтологические аргументы объекта и субъекта, разводящая по разные стороны феномен и ноумен, виделась как важнейшая веха на пути освобождения человеческого рассудка от инерции старой метафизики и некритически принятой онтологии — как инерциально сохранившейся с периода «традиционного общества», так и накопившейся в ходе ошибок при разработке философских основ Нового времени.

Кант мыслился как «освободитель», как архитектор основ «гражданского общества», как важнейший теоретик либерально-демократического подхода. Канта нельзя было не учитывать в философском процессе. Более того, в Канта необходимо было верить, но верить рационально, доверительно принимая четкую и последовательно изложенную им логическую систему аргументов и концептуальных заключений. Кант, по сути, строго продолжал основную линию философии Нового времени, радикально прочерченную Декартом — разведение по разные стороны субъекта и объекта и утверждение центральности гносеологии (теории познания) в качестве наиболее надежной основы философствования. Только Кант делал на этом пути важнейший рывок и демонстрировал, что онтологическая субстанциальность как субъекта, так и объекта не может быть строго выведена из структур рассудка (чистого разума), и это противоречие разрешимо лишь в обращении к волевому моральному началу, составляющему основу практического разума. В Канте модерн достигал своего логического предела, поэтому все попытки (в первую очередь, Гегеля) преодолеть Канта оканчивались крахом, и все, кто хотел идти по пути философии Нового времени вперед, вынужден был принимать лозунг «Назад к Канту!».