В печи тлели угли. Отец Федор в честь знатного гостя зажег толстую сальную свечу. Перед Никитой стоял в ночной рубахе невысокого роста сухонький старичок, с непокрытой лысой головой, с седой рыжеватой бородкой, добрыми, усталыми глазками. Весь его облик светился умильной кротостью, младенческим и вместе с тем мудрым простодушием.

Отец Федор всплеснул ручками:

— Ой, кого притащил, Никитушка? Никак, обмерзлая баба? На дороге поднял, что ль? Живая разве? Клади возле печи, на лавку. Сбегаю, разбужу соседку, бабку Аксинью! Пусть разоблачит мерзлую да разотрет...

— Никого знать не следует! — строго посмотрел Никита в глазки отца Федора. — Сами разоблачим — хитрость не шибко великая! Иди, бачка, помоги...

Догола раздев Василису, Никита стал растирать её тело лампадным маслом. Вскоре на мёртвенно бледных щеках показался легкий румянец, женщина вдруг вздохнула, и бескровные уста прошептали:

— Пить...

Отец Федор засуетился. Трясущимися руками схватил берестяной туесок:

— Вот, Никитушка, водичка брусничная...

— Испей, матушка! — Никита сильной рукой приподнял царицу.

Та сделала несколько глотков и вновь погрузилась в сонное состояние.

Никита накинул на голое тело Василисы волчью шкуру мехом вниз.

— От шкуры сей все недуги проходят! — Вопросительно посмотрел на Федора: — Бачка, ведаешь ли, кого тебе в дом принес? Это сама царица! Государь её живьём закапал, а я из землицы изъял.

— Без спросу?! — округлил глазки тот.

— Какой же спрос, коли Государь матушку-царицу на муки в гроб спрятал. Государь в Москву отъедет, я её в надежное место отправлю.

Затрясся отец Федор от страха:

— А коли кто ко мне зайдет? — сказал он дрожащим голосом. — Старостиха аль псаломщик на дню сколько раз забегают...

Никита сокрушенно покачал головой, воззрился в прозрачные очи старика:

— Бачка, почто кручинишься? Господь грядет грешников мучить, праведников же спасти. Государь, Бог судья ему, за свои злодейства ввержен будет в геенну огненну. А мы, недостойные, должны поступать так, как святые отцы учили.

— Никитушка, ты на меня, старого, не сердитуй! Государь, коли прознает, нас с тобой в котел кипящий живьём опустит.

— И пусть! Зато обретем Царство Небесное. Помнишь, бачка, как апостол Павел наставлял? “Переносите страдания свои с терпением и покорностью воле Божьей, ибо Господь наш если попускает терпеть нам скорби, то едино пользы душевной ради”.

Отец Федор вздыхал, дергал задумчиво себя за бороду, переводя взгляд то на Никиту, то на лежащую царицу.

Никита задушевно произнёс:

— А как святой Иоанн Златоуст, архиепископ Константинопольский, нас, дураков, учил? Сей премудрый муж рек: “Хоть бы случилась ночь. но если бы странник попросил приюта, убежища от темной ночи и непогоды, не должно ему отказывать, боясь показаться жестоким и бесчеловечным на суде самого Иисуса Христа”. Как раз про нас с тобой сии слова...

Отец Федор ещё раз вздохнул, на этот раз более решительно, и сказал:

— Зрю, что дело и впрямь угодно Богу! Спрячу... Никита облапил его своими медвежьими ручищами и проворчал:

— Вот и правильно! А то — “в котел”! Сейчас облачи Государыню, а мне уж пора в храм на службу. А потом, ещё затемно, могилку землей закидать следует. — Поднял вверх палец, прислушался: — Слышишь, бачка, по ветру звук несет — редкими ударами бьют в один колокол. Это благовестят к службе. Ну, побежал я! А ты, бачка, как тут управишься, тоже в храм приходи. Могилу надо обратно закидать землей. — Улыбнулся: — А метель все снежком прикроет, как мать дите пуховым одеяльцем.

Ошибся, увы, Никита! Не скрыл он следов своего преступления.

Розыск

Иоанн Васильевич был соткан из страстей — необузданных. Лютость его, как и щедрость, не знали пределов. И любил он со всей пылкостью натуры, с дикими муками ревности. Василиса глубоко пронзила его старческое сердце. Вот-вот должен заняться поздний зимний рассвет, а поминки по заживо погребенной царице продолжались.

Государь не пил, не ел. Лютым взором он пронзал пьянствующих сотрапезников. Морщил кожу на лбу, размышлял: “Это дьявол попрыскал ей в очи, разум замутил. А может, и греха-то не случилось? Ведь сама мне рекла, признавалась, что в любви-де я проворный, что люб сердцу её. Жива ли ещё? Ах, как жизнь моя ужасна...”

Вдруг рявкнул:

— Малюта! Басманов! Отройте Василису. Коли жива, доставьте сюда.Пусть посидит на собственных поминках. — Хрипло рассмеялся. — ещё потешусь с ней, покойницей, а уж потом — в монастырь её, блудню окаянную.

Прихватив двух стражников, копавших могилу, соратники Государя поспешили к могиле.

Вскоре они приплелись обратно во дворец — на ватных ногах, словно побитые собаки. Басманов и Малюта повалились в ноги Государю:

— В гробу Василисы нет. Вознеслась, должно быть...

— Куда вознеслась? — Государь вытаращил глаза, словно мерзким сфинктером пожевал губами.

— На небеси! Домовина пустая...

— Ах, псы поганые! — Иоанн Васильевич стал ногами пинать сподвижников. Заорал: -~ Кто ведал о секретной могиле? Стражники? Сюда изменников!

Через несколько минут, заливая ковры трапезной кровью, в предсмертных муках корчились оба стражника.

— Не виноваты мы, Государь-милостивец. Сумрачно нахмурившись, Иоанн Васильевич расхаживал по трапезной. Тихим зловещим голосом произнёс:

— Кто ещё про могилу знал? Никто? Стало быть, виноват один из вас — или ты, Скуратов, или ты, Басманов! Убью, скорпиев ядовитых, обоих — не ошибусь! — и Государь воздел любимое орудие убийства — посох. Его серебряный наконечник уже был обагрен кровью.

Басманов увернулся, подполз, обнял сафьяновые государевы сапожки:

— Вспомнил, ещё отец Никита отпевал... и на могилке служил...

Самодержец опустил посох, задумался: “А что, Никита мог! Читает много, на меня, гордоус, зрит без страха!” Рявкнул:

— Никиту ко мне! И обыщите слободу, погоню на дорогах устройте.

Басманов добавил:

У Федора, кладбищенского попа, обыскать следует! Они ведь дружки завзятые. А Никита сейчас на службе в Троицком соборе.

— Скуратов — к отцу Федору, все перерой у него! А ты, Басманов, доставь сюда Никиту. Да смотри, чтоб не сбежал — шкуру с тебя спущу!

— У меня небось не убегет, — на бегу хвастливо бросил Басманов.

Он выскочил во двор. Метель ударила ему в лицо.

Клад

До Троицкого собора — рукой подать. Басманов прибежал туда как раз тогда, когда служба закончилась и последние прихожане спускались с паперти. Возле левого придела Никита шептался о чем-то с тщедушным отцом Федором.

— Вот вы мне, отцы святые, и нужны, — насмешливо сказал Басманов. — Тебя, Никита, приказал Государь к нему доставить. А ты, Федор, надобен другу моему Малюте Скуратову. Он как раз к тебе домой собирается, жилы из тебя, фарисея лукавого, вытянет.

Обмер отец Федор, смертельно побледнел. Никита ободрил, подмигнул:

— Беги домой, встречай гостя важного, на питье отважного!

Басманов хмыкнул:

— Кто у нас обедает, тот и наши проделки ведает! Никита быстро наклонился к уху отца Федора, что-то отрывисто сказал. Басманов злобно прикрикнул:

— Эй, по углам не жмитесь, царю во всем повинитесь! Давай, Никита, облачайся в тулуп да пошли во дворец.

— Скажи Государю, что сей миг приду! Басманов ощерился:

— Уж нет, во дворец купно пойдем! А то ищи тебя потом, как ветра в поле.

Тем временем отец Федор стремглав понесся домой. Прохожие удивленно открывали рты:

— Ба, царские рысаки отца Федора не достанут. Куда он, на пожар?

Никита, набрасывая тулуп поверх парчовой ризы, изобразил на лице радость:

— У меня, друже, нынешнее утро удачливое. Такой случай... боюсь говорить, вдруг проболтаешься кому.

— Чего вякаешь — “случай”? Об чем это?

— Побожись, что никому не обмолвишься?