Толпа стихла, кото свалился с дерева. Все любопытствовали видеть, как Государь с Маруськой о чем-то говорит.

Пётр спросил:

— А если бы помиловал тебя, стала бы молить?

— Коли помиловал бы, так к нынешнему вечеру здоровье полностью обрёл. Сила такая у меня есть. Только бы малость над тобою руками подействовала, над недужным местом помахала.

— Не врёшь?

— Я никогда не вру! — гордо вскинулась Маруська.

— Милость хочешь? На вечную работу на полотняный завод отправлю? Маруська усмехнулась:

— Государь, какая же это царская милость — вечная каторга? Помиловать — сие значит простить вовсе.

— А воровать снова не пойдешь?

— Не пойду, вот крест в том целую. Скажи, чтоб на меня чего накинули. Стыдно мне перед самим Государем батюшкой в непотребном виде стоять, меня прежде ни один мужик голой не видел. Я с девством на тот свет уйду.

Удивился Пётр, даже рот открыл, но ничего не молвил, лишь головой покрутил. Потом подозвал дьяка, что-то сказал ему. Тот шустро взбежал на эшафот, во все четыре стороны прокричал:

— Государь приказал объявить, что Христос на горе Голгофской двух разбойников раскаявшихся простил. Государь наш Пётр Алексеевич вовсе прощает Маруську Семёнову, как раскаявшуюся в своих злодеяниях и на кресте поклявшуюся впредь не воровать.

Пётр счастливо распрямил длинное тело свое, устало зевнул.

— Маруська, нам теперь народ вот как нужен, — он провел ладонью возле горла. — Рожай детей, особливо мальчишек побольше. Мужа тебе сам найду. — На мгновенье замялся, но вдруг строгим голосом добавил: — Тебя сейчас отвезут в Преображенский дворец. Сегодня вечером будешь врачевать меня. А то Поликоло лишь по редкостным болезням шибко умный, а обыкновенных недугов лечить не силен.

* * *

Той же ночью в немецкой слободе был устроен богатый пир — с грандиозным фейерверком, обильным застольем, с фонтаном, струившим вино, с веселыми танцами.

Но ещё прежде, на закате, Маруську доставили во дворец к Петру. Он провел с ней почти два часа. И столь остался довольным, что приказал нарядить её в самое лучшее платье, повесить необходимые бриллианты и отвезти на ассамблею.

К удивлению и к зависти многих. Государь весь пир провел рядом с Маруськой. Это было отнесено к склонностям Петра Алексеевича почудить.

Эпилог

Маруська три дня кряду входила в царские покои врачевать Государя. Какие лекарства она ему предлагала, истории неизвестно. Но непреложный факт: с той поры нога Государя прошла — навсегда. Вскоре Пётр устроил ей свадьбу — женихом стал богатый замоскворецкий купец Сизов. Родила ему Маруська шестерых детей, из них пятеро — мальчишки. Старший, Борис, говорят, был как две капли воды похож на Петра. Служил он во дворцовом ведомстве. Остальные пошли по военной части. Умерла наша героиня уже при правлении Екатерины Великой, меньше года не дожив до своего столетия.

СВЕЖАЯ КРОВЬ

На московских улицах знатная потеха: улюлюканье, хохот, крики. Мальчишки, нищие и просто бездельники бегут за необычным кортежем: дюжина громадных острорылых свиней, отвратительно визжа под ударами бичей, волокут по навозным лужам разверстый дубовый гроб. В гробу мотается влево-вправо месиво трупа, облаченного в богато расшитый красного цвета кафтан со стоячим воротником и золотыми пуговицами. Из глазниц черепа выползают жирные белые черви.

Сей веселой забаве предшествовали события весьма важные.

Прощание

Шумно и дымно в просторном доме Франца Лефорта. Стол заставлен пузатыми бутылками, серебряными чарками, паровыми стерлядями, блюдами черной икры, ренское льется рекой. Нежно поют на хорах скрипки, им вторят альты, кларнеты, гобои, мелко дрожит медь литавров.

Лефорт посасывает трубочку, отряхивает пепел с бархатного кафтана и с легкой улыбкой смотрит на нежно воркующую парочку — Государя Петра Алексеевича и тонкую, словно прозрачную, пышнокудрую блондинку Анну Монс. Пётр держит своей ручищей узкую ладошку Анхен, склонился к её креслу и что-то нашептывает сокровенное.

Трещат и тухнут в густом воздухе свечи. Слуги в светлых безрукавных камзолах и длинных белых чулках спешат вновь возжечь их, приоткрывают высоченные застекленные окна, в которые тугой струёй врывается февральский ветер, уже несущий живительный запах весны.

Меньшиков закончил танец. Он подсаживается к Лефорту и, лукаво посмеиваясь, кивает в сторону Петра. Лефорт понимающе смеется:

— Неприступная крепость пала под стрелами Амура! И то, долгая разлука предстоит...

— Что делать! — шумно вздыхает Меньшиков. — С Венециянской республикой надобно заключить союз против турок. А ещё посетить Вену следует да курфюрста Саксонского. А прямая дорога в те земли через Польшу. Но, Франц, сам ведаешь, там после смерти короля безначалие бурное, мятежные войска по всем дорогам рыщут. Вот и пришлось известить рижского генерал-губернатора Дальберга, что скоро прибудем к нему с полномочным посольством. Сей окружной путь, увы, удлинит наше путешествие. Поверь, так скучно покидать Россию... Смотри, вестовой несется к нам. Что случилось?

* * *

Тем временем Анхен с печальной нежностью взирала в очи Петра:

— Мой ангел, последний вечер с тобой! Ежечасно я буду лить слёзы горькие о тебе...

— Что делать, мое сердце? Дела государственной важности нас разлучают. Завтра ранним утром отправлюсь в путь долгий, многомесячный. Жажду Россию сделать могучей. Последний час зрю тебя, любимая Анхен...

Коварная измена

Не ведал того Пётр, что судьба уже вмешалась в его планы. К нему до неприличия стремительно приближались Лефорт и Меньшиков. Зашептали в уши:

— Дела серьёзные, заговор!

— Что? — Пётр округлил глаза. — Вы в своем уме? Оркестр громко заиграл контрданс. Дамы зашуршали фижмами, кавалеры повели их в круг. Меньшиков продолжал:

— Стременного полка стрельцы с изветом, в прихожей ждут. Говорят: «Дело самой срочной важности!»

— Кто доносчики?

— Пятисотный Ларион Елизарьев и приятель его Силин Григорий, который пятидесятый начальник. Рекут: облагодетельствованные тобой полковник Ванька Цыклер и окольничий Лешка Соковнин умыслили, батюшка, тебя умертвить.

Пётр резко поднялся, со стола посыпалась посуда.

— Сам выйду к изветчикам, хочу их слушать!

* * *

Полковник Цыклер мужчиной был видным: осанистый, мясистый, с шевелюрой курчавящихся волос, на которых парик держаться не мог, с красивыми воловьими глазами. На женщин Цыклер производил неотразимое впечатление, подчиненных вгонял в пот и страх его рыкающий нутряной бас и строгий взгляд из-под насупленных бровей.

Во время московской смуты, когда Государь бежал со своей матушкой Натальей Кирилловной в Троицкую лавру, именно Цыклер стал грудью за царя — первым привел туда свой стрелецкий полк, разметавший мятежников.

После проявления смуты честолюбивый Цыклер ждал милостей великих. Государь возложил на него службу важную — строительство крепостей на Азовском море. Власть обладает странной особенностью: сколь много её ни получи, обязательно хочется большего. Примеров тому, самых неотдаленных, видим мы множество.

Чванливое величие Цыклера было оскорблено. Да тут ещё Пётр задумал двоих его сыновей отправить в Голландию — учиться корабельному делу. Скучно сие было Цыклеру, вот он и затаил злобу лютую. А главное — много о себе мечтал, жаждал государством | распоряжаться.

Вскоре единомышленник объявился — Алексей Соковнин, родной братец упрямых раскольниц княгини Евдокии Урусовой и боярыни Морозовой. Как писал лет сто пятьдесят назад знаменитый историк «Соковнин принадлежал к числу тех ожесточенных изуверов, которые с неукротимой злобою смотрели на чудные, непостижимые для их слабого ума дела Петровы».