Где-то в семьсот тринадцатом году леди Гамильтон появилась возле Государыни Екатерины в качестве прислужницы. Была она красоты удивительной. Известно, что Государь Пётр Алексеевич любил женскую прелесть. Так что не стоит удивляться: Гамильтон вскоре появилась среди его фавориток. Судя по всему, страсть Государя была к сей девице велика. Гамильтон стала пользоваться при дворе большим значением, заимела нескольких горничных. Подобно Государыне Екатерине, она испытывала настоящую страсть к нарядам и дорогим украшениям. Доходило до того, что Гамильтон пользовалась вещами самой Государыни.

Нравы при дворе были совсем нестрогими, скорей наоборот — весьма распущенными, любострастно дошло до пределов бесстыдства.

Часто оставляемая Государем, пока тот занимался переменами, к тому же не шибко баловавший свою избранницу подношениями (царь был вельми скуповат), леди Гамильтон нуждалась в роскоши. За ней волочились многие. Девица начала дарить свою благосклонность другим, порой не разбирая чинов, званий и возрастов своих любовников,

И вот на свое несчастье Гамильтон завела себе нового любовника — государева денщика Ивана Орлова. Собой он был весьма пригож, а ум имел простоватый. Вопреки его дикости и малообразованности, Гамильтон полюбила его. Судьба не разлучала их. Двадцать седьмого января семьсот шестнадцатого года в свите Государя и Государыни возлюбленные отправились за границу.

Тут возлюбленные порой жестоко бранились, не стесняясь людей, как самые последние простолюдины, и так же, почти не таясь, мирились в страстных ласках. Но несчастье уже близилось.

Екатерина Алексеевна обратила внимание на камергера, давно переминавшегося с ноги на ногу посреди зала в позе ожидающего человека. Она недовольно спросила:

— Чего ты хочешь?

Тот с поклоном произнёс:

— Ваше Величество, супруга принца Вюртембергского Зельмира ждет назначенной вами аудиенции. Екатерина с сожалением посмотрела на Штелина:

— Самые большие невольники — это самодержцы: они принадлежат всем и почти никогда — себе. Я надеюсь, Яков Яковлевич, услыхать окончание вашего увлекательного рассказа вечером. Жду вас после чая.

Зазорные младенцы

В вечерний час, держа под мышкой книги и бумаги, Штелин появился у Императрицы. Та сидела на розовой козетке, держа на коленях рыжую левретку, и что-то горячо обсуждала с Дашковой. При виде Штелина сказала:

— Коли человек желает быть несчастным, ему обязательно надо вступить в брачный союз. Сегодня я имела встречу с Зельмирой, милое юное существо, а вся в синяках и кровоподтеках — её по-прежнему бьёт супруг, принц Вюртембергский? — спросил Штелин. — О сих истязаниях ведает, кажется, вся Европа.

— Нет, дикарь сей дал когда-то мне слово не трогать жену. И сам не трогает. Теперь избивает женщину его денщик. Что за жестокие нравы!

Штелин опустил книги и бумаги на инкрустированный столик, печально покачал головой:

— Увы, в нашей истории дикость нравов вполне обычна — во все века.

Екатерина вопросительно посмотрела на Штелина:

— Это вы о Гамильтон? Да, необузданность чувств всегда ведет к несчастью.

По лицу Дашковой пробежала легкая улыбка, а Штелин, взяв в руки увесистый том в кожаном переплете, начал рассказывать:

— Это указы Петра Великого, изданные в тридцать девятом году дочерью его Императрицей Елизаветой. Четвертого ноября семьсот пятнадцатого года Пётр подписал указ «О гошпиталях». Но точнее было бы назвать его «О приютах для зазорных детей», то есть незаконнорожденных. Здесь Государь показал свое истинное величие. До него к зазорным детям и их несчастным матерям отношение было ужасным. Чтобы не навлекать на себя беды, матери подбрасывали прижитых детей в чужие семьи, где те, не успев вырасти, делались рабами. Или — ещё ужасней! — малютки безжалостно вытравлялись из чрева, а коли родились, то нередко умерщвлялись — страшно подумать! — самими родителями.

И вот Пётр указывает: «Зазорных младенцев в непристойные места не отмётывать, а приносить в гошпитали и класть тайно в окно». И далее: коли кто умертвит такого младенца, то «оные за такие злодейственные дела сами казнены будут смертию». И позаботился Государь о кормовых деньгах тем младенцам и приставленным к ним нянькам.

Государыня спустила на пол собачку и спросила:

— Обаче, каким образом рассказанное вами имеет отношение к Петру?

— Самое непосредственное, Ваше Императорское Величество. Сейчас вы это поймете. Пётр хотя делил свое внимание среди многих женских персон...

— Их имена известны истории, — вставила слово Дашкова. — Это Анна Монс, Матрена Балк, Анна Крамер, княгиня Кантемир, Авдотья Чёрнышева (заразившая Государя дурной болезнью) и многие другие.

— И хотя первая страсть к леди Гамильтон, понятно, прошла, но все же в сердце Государя ещё хранились остатки нежности к той, которую он первой на Руси сделал камер-фрейлиной. И он продолжал дарить свои ласки первой красавице Петербурга.

Но и Иван Орлов, любовник многих придворных дам, в открытую заезжал к Гамильтон, уединялся с нею.

Суровый меч Петровского правосудия уже повис над любовниками.

Убийство

Какое женское сердце, даже если оно принадлежит Императрице, не замрет в волнении при рассказе о любовных приключениях! Вот и сидели, боясь пропустить хоть слово, наши милые дамы.

Штелин приказал принести ему чай с бисквитами и продолжал:

— Многие дамы, которым дарил ласки Орлов, негодовали на него и ревновали к Гамильтон. Да и поклонники самой леди, среди которых были пажи, царевы денщики, камер-юнкеры, были не прочь рассорить сию возлюбленную пару. Тут Орлову шепнули, что у Гамильтон от некоего Родиона Кошелева, денщика, якобы был ребёнок, которого она умертвила и подбросила де к фонтану Летнего сада.

— А что, мёртвого ребёнка там и впрямь находили? — изумилась Дашкова.

— Екатерина Романовна, в том то и дело, что за месяц до оных сплетен младенец был обнаружен задавленный шнурком, кои во дворце служил для поднятия штор.

Императрица с некоторым ужасом перекрестилась:

— Страсть какая! Умертвить собственное дитя...

— Орлов бросился допрашивать возлюбленную. Я нынче нарочно выписал из пыточного дела содержание ихнего разговора. Послушайте, что показывал Орлов: Я спросил её: «Как это на тебя говорят, что ты родила и убила ребёнка?» Та стала клясться и плакать: «Разве я тебе не сказала бы, коли забрюхатила? Ведаешь ты и сам, какая я охотница до робят, и любя тебя, в тайне содержала бы и растила дите. Носила в чреве дважды, да они, робята, сами по себе мёртвыми выкинулись. Твои, Ванюша, кровными были. А напраслину говорят на меня потому, что все завидуют и никто меня не любит».

Орлов показал, что он словам Гамильтон не поверил, ибо «напротив подозревал и случаи к тому являлись, что у неё было очень много любовников сразу и по сей причине робят не должно быть.

— Ну, это заблуждение Орлова, — заметила Дашкова. — Большое число возлюбленных вовсе не помеха для беременности.

— Испытывая печальные предчувствия, Гамильтон встретила новый тысяча семьсот восемнадцатый год. Тягостное впечатление на неё произвело предсказание петербургского календаря: «В новом году, случится много необыкновенного, и нехорошего больше, чем хорошего». I

А тут ещё возле строящейся на северной стороне! Черной речки каменной церкви во имя святого Лазаря какой-то юродивый, завидя леди Гамельтон сгал биться в истерике, выкрикивая: «Смерть к тебе, барыня, идёт! Зрю, уже над твоей главой косу острую занесла!»

И действительно, нехорошее уже скоро случилось. А началось все как бы из ничего, по воле случая.

Встряски

— С началом года весь двор вслед за Государем прибыл в Москву. Пётр Алексеевич самолично вел розыск по делу об измене своего сына. Допрашивались первая жена царевича, сестры Петра, десятки вельмож, духовные лица.