И я со всей трезвостью и безразличием взвесила всю цепочку, которой Мыльников думал, что приковал. Звенышко за звенышком. Нет, он не думал, конечно, не прикидывал варианты, а поступал должным образом. Он у нас всегда поступает только должным образом!

Звенышко: вытащил меня из безнадежной кретинской ситуации.

Звенышко: жест его узорчатый, раз от разу интимней.

Звенышко: кофе в дом принес, хозяин!

Звенышко: говорил-говорил да и позволил себе относительно крепко выразиться (не матом, не шокирующе, а средне, по-домашнему, свои же люди, БЛИЗКИЕ!).

Звенышко: сама хозяйка предоставила замечательную возможность оскорбиться телефоном.

Звенышко: женщина в истерике, а ему, видите ли, приспичило! Естественно, она не так поймет и взвоет про миленького-родненького, лишь бы не уходил! Вот и не ушел.

И туфли: пум-пум на пол.

Приди, дорогая! Я открываю тебе свои объятия!

«Отк'ивай, отк'ивай! Шейчаш ужнаешь!».

И не настраивайся на лирический лад…

Бог женщину наказал навечно и со строгой периодичностью – чтоб помнила и знала, каково яблоки без спросу кушать, даже райские.

Бывает, что все к лучшему! Расслабилась бы, размякла, соскучилась, в конце концов! Тогда утром – ничегошеньки из средств для удерживания на расстоянии. Полная подчиненность. Но тут, хочешь не хочешь, товарищ Мыльников, несгибаемый ты наш, – подчинись!

Сказано: нельзя! И подчинись… Ну сказано ведь! Неужели нужно, чтобы еще и продемонстрировано было?!

Что ты там приговаривал? Успокойся, успокойся, успокойся, успокойся!

Как ты там успокаивал? Отдохни от этой мысли. Вот и отдохни. Спят усталые игрушки…

Но нервы пришлось помотать, не пожелаю никому. Глаз не сомкнуть ни мне, ни ему. (Повторюсь: «Мокко» вам не суррогат паршивый!). Жарко и душно в придачу: зима рехнулась и весной себя воображает в конце января. А окна заклеены. И Мыльников печкой пышет.

Беседовать – о чем беседовать? Я ему уже плюнула в лицо – опосредованно, через телефонную трубку, да и теперешнее отлеживание боков не возвышает мужского самолюбия. Мыльников тоже в плевках преуспел, сказавши «нет» про конкретную помощь силами своего «Главное – здоровье!».

Вот и будь здоров!

Нет, я все понимаю. То, что зависит от него, он всегда сделает – вплоть до вынь и положь полтыщи за «Лешика». Но применить на практике свой черный пояс ради того же «Лешика» – зависит не от него. Зависит от спорткомитета, где его расписка хранится. Зависит от кооператива, где Мыльников не председатель, а только тренер (будь он председателем… и подавно сказал бы «нет». Всюду только и ждут повод, чтобы прихлопнуть – и Мясо, и краснокнижники, и конкуренты. А повод – лучше не надо!). Плюс: в одиночку переть против системы – заведомая безнадега. Мыльников и безнадега – две вещи несовместные. Вот я поперла против системы (гуляйте, мальчики!) – и: куда ты сунулся, Лешик, куда ты сунулся!

Все я понимаю, все! Но совершенно не обязана принимать. И не приму!

И промаялись целую ночь: и Мыльников, и я (тоже ведь живой человек). Хочется? Очень хочется? Переможется-перехочется, ишь!

Перемоглось. Шесть часов исполнилось. Сквозь стены радио запиликало, гимн заторжествовал. Гимн надо слушать стоя. Пора вставать. И метро заработало.

Мыльникову метро до лампочки, у него «шестерка» при подъезде. Он на ней мог, кстати, и среди ночи уехать. Но тогда было бы именно некстати, получилось бы: изгнан за ненадобностью и невозможностью. Мыльников такого себе не позволит. И мне не позволит. Победитель вирусный! Лучше в ночи промучиться и промучить.

Но теперь можно – утро, дела…

Безмолвный ледяной душ.

Безмолвный свежий кофе «мокко».

Безмолвное надевание фирменно-вареной «Монтаны». (Ой, каков! Мышца к мышце! Ой, боженька, за что сурово женщину наказал!.. Да-a, человек слаб. Я тоже человек… Цыц, стерва! Блюди верность бывшему мужу! К тому же ничего больше и не остается. В крайнем случае доброхоты проследят за нравственным обликом и оградят: «Будешь ходить к замужней женщине, пестик обломаю! Привет Вадим-Василичу!»).

Сеанс окончен, Мыльников готов проститься – и мне невозможно не встать.

Думала: уйдет и уйдет, ни за что не поднимусь, дверь на «собачке», сама захлопывается. Но Мыльников ждет и остаточно подчиняет.

Покидаю жуть с ружьем, в которую за ночь превратилась постель, халат набрасываю. Прежде всего – в ванную, хотя бы физиономию сбрызнуть! (Ничего, Мыльников, подождешь, если уж заставил встать! Посторонись, дай пройти!). И видок же у меня! Ни в коем случае нельзя тридцатилетнюю женщину по утрам показывать. Никому! Даже себе самой, в зеркале. А Мыльников вынудил показать. Ну я ему сейчас покажу-у! Напоследок. Даже спазм хватает от ненависти! И я хватаю готовый «крантик» из таза (они у меня там всей последней партией сохнут, до кондиции доводятся). Напоследок!

Напоследок он говорит:

– Да, для справки: твой вчерашний абонент – шофер.

– Спасибо, я поняла. Благодарю за помощь.

– Не за что.

Сама знаю, что не за что. Я не Мыльников, я не профессионал, я вчера мимо ушей пропустила фразу «монтировкой по тыкве». А Мыльников профессионал, и мимо его ушей столь пельменных неосторожная фраза не пролетит. Но что мне дает эта ценная информация? Ровным счетом ничего! Шофер, шахтер, лифтер, вахтер! Кто бы от них защитил, а не просто сообщил! Вот и: не за что. Сам понимает.

– Я тебе позвоню. Денька через два, три, – сообщает Мыльников без просительности, а директивно и добавляет ободряюще: – Лешик…

Мол, мы еще вкусим с тобой, сольемся в экстазе. В самый раз будет через пару дней.

Фигушки ему!

– Ты свой пакетик забыл. «Мокко»! – даю ему понять, что ни послезавтра, ни послепослезавтра, никогда вообще. Забирай, и чтоб ни малейшего повода для возвращения не было!

– Считай, подарок. Мой. Тебе, – дает он мне понять, что куда я от него денусь! Мир так устроен: огурец – зеленый, далее по тексту, и в заключение: куда я от него денусь!

Стоит уверенный, непобедимый, неотразимый. Выбритый. Когда успел?! Чтоб у тебя кран во лбу вырос!

– А это мой. Тебе! – отвечаю и с размаху (бац!) ему «крантиком» в лоб. Плюп! – Считай, подарок!

Даже не шелохнулся, не вздрогнул:

– Спасибо, Лешик!

Вот напасть-то! Стоит уверенный, непобедимый, неотразимый… И мой подарочек («крантик» во лбу) ему… идет, не умаляет многочисленных Мыльниковых достоинств, а, напротив, подчеркивает. Вот напасть-то!

– Так я позвоню! – еще директивней додавливает он.

Ой, провалитесь вы все пропадом! Непременно все, и непременно пропадом!

Закрываю за ним и буквально падаю, добредя до тахты. Действие кофе кончилось. Даже если и третий день подряд коту под хвост и ни рубля прибыли – забыться и уснуть. Не видеть, не слышать…

Мыльников свою «шестерку» завел, мотор прогревает.

Лифт вверх-вниз карабкается, гудит.

Трояша по лестнице пролаял на утреннюю прогулку.

Вода в ванной капает, не привернула до конца…

Кап-капкап-кап-капкап-кап…

– С добрым утром, Галина Андреевна! С новым трудовым днем! – будит меня сволочь-вымогатель, шофер-шахтер-лифтер-вахтер. Голос юродствующе- дружелюбный, а самое кошмарное – близкий! Рядышком-рядышком! Будто из будки у подъезда звонит. – Как спалось?

Спалось мне (гляжу на будильник) все рекомендуемые медициной восемь часов, но сон сдуло в миг! Началось! Вернее, продолжается! Забылась, Красилина? И достаточно. Есть кому напомнить.

– Кто рано встает, тому бог подает. Если больше некому, – резвится сволочь. – Я понимаю, Галина Андреевна, у вас была утомительная ночка, но пора и на рабочее место. Понедельник, день тяжелый. Но совместными усилиями справимся. Мы уже заждались, даже забеспокоились, не случилось ли с вами чего? С вами ПОКА ничего не случилось? Тогда пора-пора-а. Труд – почетная обязанность каждого гражданина. Индивидуальный в том числе. Вы помните, где ваше рабочее место? Хорошо помните?

– Что вам от меня надо?! – надрывно кричу.