Ах, если бы у меня хоть капля осталась! Я бы на него понадеялась-положилась, я бы за него не отвечала, он бы за меня отвечал. А я бы… плакала в подушку, психовала, беспокоилась, называла бы в сердцах дурачком, кретином, павлином, пижоном беспочвенным!

Но – ни капли. Выдавила. Вытекло. Само.

Теперь хочешь – не хочешь, беспокойся. Не за него! За себя! За себя в отношении к нему. Понятно, нет? Не хочу и не могу, чтобы из-за меня он наломал дров. Из-за меня – не надо! Только у него налаживаться стало в его Чухне – и опять все на слом! Все равно бы потом на слом (золотое клеймо неудачи на еще – ВСЕГДА! – безмятежном челе), но потом и не по моей вине. Я и поводом быть не хочу. И не буду!

Будешь, ставят перед фактом, будешь! Если не согласишься на вполне приемлемые-отъемлемые условия.

И не ОНИ мне устроили соседей-Лащевских, милицию старой и новой формации, лыцаря-Петюню, пони-лошадищу, «скорую», которая мне чудом ДМП не диагностировала, то есть депрессивно-маниакальный психоз и т.д. и т.п. Не ОНИ мне устроили ИТД и т.п. Сама, все сама. А ОНИ только пришли и взяли. То, что плохо лежит. Плохо, ой плохо!..

– Вы меня слушаете, Галина Андреевна? Вы о чем-то задумались? Не могу ли я хоть чем-нибудь помочь? Не потеряли нить наших с вами рассуждений?

– Кстати, о кофе! – доблестно создаю видимость, что нить не потеряла. – Мы не в Финляндии, не в Турку, но кофе хочется, ночь просидели. Не возражаете? Присоединяйтесь. Марки с вас я не потребую.

– Единогласно! – ратифицирует «Брежнев» негласное соглашение (Я не сказала «да», милорд! Вы не сказали «нет!»). Конечно, соглашение! Попробуй не согласись, Красилина. – Между прочим, Галина Андреевна, я поговорю со своими. Знаете что? Пожалуй, мы с вами сможем убедить их на десять процентов. А-га?! – подмигивает заговорщицки: «мы с вами».

– А-га! – в тон подгадываю я. Ой, безнадега-безнадега. – Так что? Кофе?

– Я бы по такому случаю не отказался и от подлинного напитка «синюх».

Дотягиваюсь до бара, нащупываю в нем «Мисти».

– Га-а-алина Андреевна! – в полный голос демонстрирует «Брежнев», насколько он сражен.

В такой полный голос, что из кухни рефлекторно доносится заспанное:

– Ка-ав-во?! Ка-а-ав-во-о-о?!

«Брежнев» прикладывает палец к губам, потом той же рукой хлопает себя в грудь: мол, виноват, виноват.

– Ему ни в коем случае нельзя! – посвящает он меня в домашние секреты заговорщицким шепотом – Сразу «развяжет» и уже не человек. Будем милосердны. А-га? Тш-ш-ш!

– А-га! Тш-ш-ш!

По рюмочке всего и… Был «Мисти» и нет «Мисти».

– Я вам еще достану, Галина Андреевна, не печальтесь. По своим каналам.

– Не стоит беспокоиться… Леонид Ильич.

– Это вам теперь не стоит беспокоиться, – кивает он поощрительно, дав понять, что оценил. – Теперь все ваши беспокойства на нашей совести. Теперь и навсегда вы под нашей надежной защитой.

Кто бы защитил! Кто хотя бы не нападал!.. Допрыгалась? Допросилась?..

– Синюха! Не спать на посту! – тыркает он прыщавого мордоворота Жеку.

Тот так и задрых с беломориной на губе. У форточки в кухне, на сквознячке.

– Ка-ав-в-во-о-о?!! – взбучивается. – A-а! Ну? Хоп?

– Хоп, хоп! Кофе хочешь?

Я разматываю кофемолкин шнур, мельком вглядываюсь через форточку: «моя» вмятина полуторасуточной давности оплыла и затвердела – пепельница чешского стекла. Папиросных бычков в нее набросано десятка три.

– Под моим окном гадить не стоило бы! – делаю выговор младшему по званию.

– Свинья ты, свинья! – корит «Брежнев». – Сейчас когда пойдем, все до единой подберешь!

– Н-ну! – всегда готов Синюха. – Видала? Поладили!

Я кривлю губой, и «Брежнев» перехватывает у меня кофемолку, учтивый-учтивый!

– Позвольте, поухаживаю! Жека, ты абсолютно не умеешь себя вести. Перед тобой ДАМА, а ты как последняя синюха ей тыкаешь! – Он сжимает кофемолку, та жужжит.

Перед ним ДАМА. ДАМА молчит. Потом как последняя синюха тыкает ему:

– Леонид Ильич, а ты чего это после юрфака и вдруг в шоферы подался? Не сморгнул даже. Только жужжание сбилось на затихающий вой, но тут же снова набрало обороты.

– Так ведь свобода дороже, Галина Андреевна. Вам ли меня не понять. Сам себе хозяин, не так ли?

– Опять же не просто самосвал, а «Совтрансавто», да?

– Опять же, опять же!

– Опять же валюта перепадает?

– Валюта, валюта. Ваши информаторы не хуже наших, Галина Андреевна, поздравляю!

– Спаси-ибо!

– Ка-а-ав-в-во-о-о! – бросается было Синюха.

Отсутствие интеллекта иногда полезней в жизни, чем его наличие. Рефлекс всегда опередит мысль. Потому Синюха и бросился на меня.

Но я-то тоже на рефлексе, мысль еще не оформилась, а действо проделано. Опоздал, мордоворот прыщавый!

В кулаке у меня – клизма. Ведь надавлю! Не шевелитесь лучше, добром прошу!

– Аш-два-о-два! – предупреждаю. – Гуманитариям не понять? Пероксид водорода! Без глаз останетесь! И кожа клочьями слезет!

(Это вам не тридцатипроцентный раствор, это вам не пергидроль, которым блондинки недоделанные высветляются, это вам девяностопроцентный, инициатор полимеризации! Но очень и очень годится, чтобы любого изуродовать почище обожженного Фредди!).

– Не подходи! – грожу я и пускаю чуть-чуть из клизмы им под ноги: пузыри, ш-ш-шипение, скворчание. – Понятно? Поставь кофемолку и…

– Так хорошо обо всем договорились и на тебе… – сетует «Брежнев», ставит кофемолку.

– Теперь одно из пяти. Или вы оба исчезаете, или четыре раза по морде. Пероксидом! – конкретизирую.

– Ц-ц-ц, – переживает за меня «Брежнев». – Так славно договорились!

– Вперед, вперед! – зову их на выход и конвоирую под клизменным прицелом. – Чего застряли?!

– Люди пусть пройдут, – показывает на шум за дверью «Брежнев».

– Тяф-тяф! – шум. – Троян, Троян, нельзя! Троян, кому сказал?! Тяф! Тяф-тяф!

Из «Брежнева» раздается свиристельно-электронный сигнальчик. Часы импортные носит, с-сволочь, с музыкой.

– Вы не передумаете, Галина Андреевна?

– Скорее всего нет.

– Ц-ц-ц. Ведь так по-хорошему, по-доброму все было. А теперь… эх-х!

И они, переждав Трояшку, исчезают из моей квартиры.

Я смотрю на будильник. Мамочки-мамочки-мамочки! Опять без двадцати семь. Паршивые часы у шофера-шахтера-лифтера-вахтера. Барахольские! Заранее играют, спешат. Или запаздывают… Зато с музыкой!

«Вы не передумаете, Галина Андреевна?».

Передумала. О чем только не передумала, пока не передумала! Обо всем…

Зареклась в такую слякоть из дома выходить, но не помирать же с голоду.

Теперь отныне и навсегда единственной проблемой у меня будет, пожалуй: не помереть с голоду.

Старушка по склону семенит навстречу, прямиком от Даниила Салоникийского. Подзывает жестом, подманивает. Ей-то что от меня нужно? Ну?!

– Вот ты молодая, горя не знаешь! (Это я-то! Тебе бы мои заботы, бабка!) – А когда узнаешь, помолись богу. Вот я сейчас шла баночку майонезную сдавать, а она с отбитым краюшком. И помолилась: господи, помоги мне сдать баночку! И у меня ее приняли!

Понятно. Избыток чувств. Надо с кем-то радостью поделиться. Богомольные старушки всегда чуют, с кем делиться. За версту чуют!

Других проблем у меня теперь не будет: только боженьке молиться, чтобы майонезную баночку с брачком приняли, чтобы денежку выдали.

«Вы не передумали, Галина Андреевна?».

Передумала. Час-другой просидела с клизмой наперевес, тупо уставившись в свое стеклянно-лабораторное хозяйство. «Дурилки» вы мои, «дурилки». Кончилось ваше время. И «крантик», и «шлепа», и «лягуха», и «мышка-норушка», и… Кончилось. И мое время кончилось.

Прав «Леонид Ильич» хренов:

«Давно бы так, Галина Андреевна! Верное решение. ИТД – заманчивая стезя, но все-таки не для прекрасной половины. Тут не всякий мужик сдюжит, не то что ДАМА».

И теперь: экономика должна быть экономной. Претворим в жизнь! Ничего другого на остается, сидючи без твердого заработка, пока-а еще устроишься куда-нибудь. Куда угодно, только не в свой бывший гадючник-девичник под Клавкин диктат. «Опытные химики району нужны», – сказал исполкомовский Сам. Посмотрим…