На редкость политически подкованный шофер! Вождей шпарит с листа!

– Мы ведь, Галина Андреевна, с вами еще по-божески. Годик предоставили, чтобы вы могли основательно на ноги встать, стабилизироваться, оценить свои возможности. Мы-то их давно оценили. Что такое в конце концов для вас пятнадцать процентов? Пустяк, не пустяк, но вполне приемлемая цифра.

– Отъемлемая… – еще и шучу, оттягивая неминуемое.

– Как угодно… – покладист, дальше некуда.

– И если я скажу «нет?» – дразню себе нервы, оттягивая неминуемое.

– Тогда, Галина Андреевна, остается одно…

– Из пяти! – оскорбляюще подхватываю. – Или я соглашаюсь, или четыре раза по морде, да?

– Зачем вы так, Галина Андреевна? – обижается он за фирму. – Вы не могли не заметить, что в отношении вас никаких насильственных мер мы не не предпринимали. И не предпримем. У нас есть масса других рычагов, вы могли бы заметить.

– Заметила, заметила! Человека чуть не убили! – обвиняю, оттягивая неминуемое.

– Ваша вина, Галина Андреевна, только ваша вина. Во-первых, мы предупредили, что приставать к замужней женщине недостойно настоящего джентльмена. Думаю, Вадим-Василич нам был бы только благодарен, узнай он об э-э… эксцессе.

– Не надо меня Вадим-Василичем шантажировать! – злорадствую. – Гоните в шею ваших информаторов, они вам устаревшие сведения поставляют. Я уже год в разводе, и мне наплевать с высокой горки на Вадим-Василича и его эмоции.

– Знаем-знаем, Галина Андреевна! А также знаем, что ему, напротив, не наплевать. Отнюдь не наплевать. Он вас по-прежнему нежно лю…

– Вон отсюда!!!

– … бит. Зачем же вы так, Галина Андреевна? Судя по вашему настроению, все неоднозначно в нашем запутанном мире. Успокоились? Тогда я продолжу свою мысль, которая вам почему-то кажется знакомой…

– Кого? – суется из кухни в комнату на звук прыщавый с невпопадным вопросом.

– Вон отсюда!!! – отвожу я душу на мордовороте. – Марш на кухню!

– Да пошла ты! – огрызается он.

– Синюха! Одно из пяти… – напоминает «Брежнев», подавшись из кресла.

– Кого! Ка-а-ав-во?! – будоражится прыщавый, но усовывается назад.

– Вы всегда в паре работаете? – перевожу я тему.

– Ох, если бы вы знали, как я от него устаю! – обреченно жалуется «Брежнев». – Но ничего другого не остается. Иногда он незаменим.

– Например, человека покалечить, чуть не убить, да? Нанимать чужого, наверное, дорого? Ну, для этих, как вы сказали? Оперативных действий.

– Не-ет, не в том дело. Между прочим, не так дорого, как может показаться. Ну, сколько… Человеческая жизнь – от пятисот до тысячи. Рублей. Ваш нынешний месячный заработок в самый неудачный период. Вот и считайте.

– Угроза? – надменно бравирую, оттягивая неминуемое.

– Галина Андреевна, что вы в самом-то деле! – устало отмахивает он. – Мы же с вами интеллигентные люди.

– Особенно ваш… м-м… коллега.

– Вы жестоки к людям, Галина Андреевна! (Мне это нравится! Я – жестока! Я!) – Надо принимать их такими, какие они есть. За каждым – судьба. Между прочим, бывший сокурсник. Подавал немалые надежды. И чемпион Союза. Спорт и не таких губил. Банальнейшая история! А я, видите, подобрал. Не пропадать же ему совсем. Да, не сахар. Но существует, даже мыслит. По-своему. Он – тоже объективная реальность, данная нам пусть в неприятных, но ощущениях. Милосердней надо быть к людям, Галина Андреевна, милосердней.

– Вчера вечером вы наглядно показали, что у вас слова с делом не расходятся.

– Ваша вина, Галина Андреевна! Опять только ваша вина. Зачем было про «черный пояс» придумывать? Угроза? – передразнивает он мою интонацию. – Так что Синюха только защищался. С опережением. В строгом соответствии с недавней государственной доктриной: мы, конечно, никогда первыми не нападем, но наш удар может быть упреждающим. У нас ведь на Руси еще с Петра Великого повелось. Помните? Если к тебе приближается супротивник, превосходящий силою, с явным, а такижды тайным, но разгаданным намерением ударить, ударь первым, поелику потом поздно бысть. Помните? Между прочим, целиком и полностью укладывается в тринадцатую статью: необходимая оборона.

– А в девяносто пятую или сто сорок восьмую ваши действия никак не укладываются? Целиком и полностью? – пугаю, оттягивая неминуемое.

– О-о, Галина Андреевна! Уважаю, уважа-аю. Подготовились, проконсультировались. Тогда должны знать, что нет, никак. Ясно?! – вдруг рявкает. Не чтобы устрашить, а внутри, видать, задело. Даже из кресла выскочил.

– Ка-ав-во-о? – прыщавый тут как тут.

– Синюха! Одно из пяти!.. – отсылает он напарника обратно жестом того самого медного Петра-великого.

– Да пошли вы! – снова усовывается.

– Что за кличка, фу! Он же тоже человек. Тем более сокурсник. Милосердней надо быть к людям милосердней! – отыгрываюсь для вящего самолюбия. – Мы же с вами интеллигентные люди. Не так ли? Вы, кстати, что заканчивали? Философский? Исторический? Или…

– Юрфак, – примиряет он воспалившуюся ситуацию возвращением в кресло и свойской усмешкой. – Продолжим!

– А почему «Синюха»? – логично не отстаю я. Разве не логично? По-моему, даже очень.

– Это не кличка, это определение, – отстаивает «Брежнев» постулат «мы же с вами интеллигентные люди». – Наши в Финляндии всех алкоголиков так зовут. Там они, в смысле алкоголики, на полном гособеспечении. Между прочим, резонно. Их там не лечат, не перевоспитывают, как у нас безуспешно стараются. Считается – бессмысленно, если человек сам выбрал. Такой пропащий добровольно сдает квартиру, имущество и не претендует ни на что. Государство предоставляет ночлежку, кормежку, пособие мизерное – марок десять-пятнадцать. Живите как знаете. И живут. Наши их прозвали «синюхами» – прикипело. Больше всего их в Турку – там верфи, там они и пасутся, клянчат. Выглядят, между прочим, не так жутко, как наши, но ВЫГЛЯДЯТ. Не очень напористые, но подходят, просят: «Дай марку». И тут же уточняют: «На кофе!». Жека фактически у нас без всякой Финляндии «синюхой» стал. И если бы я его не подобрал почти с пола…

Я пресекаю его моим специфическим движением «ой, хватит, достаточно!» и спрашиваю:

– А вас как зовут?

«Брежнев» натыкается на мой логический забор, и на секунду сохраняет лицо человека, внезапно наткнувшегося на забор. Но только на секунду:

– Леонид Ильич, как же еще? Разве сразу не заметно?

– Заметно, – соглашаюсь.

– Между прочим, о Финляндии. Вернемся к теме. Итак, все неоднозначно в нашем запутанном мире. Даже если вы настолько охладели к СЕБЕ, что вам все равно, как отнесется к вам бывший муж… бывший, мы владеем информацией, зря вы столь пренебрежительно о наших сведениях… В общем, не настолько же вы охладели к НЕМУ, чтобы не представить, не предположить, каких дров может наломать человек, по-прежнему вас любящий. Тихо-тихо-тихо! Умерьтесь… Из чистого милосердия подумайте: человек в заграничной командировке, не чужой вам человек, между прочим, и вдруг узнает: мужики по ночам, милиция, «скорая», скандалы (соседи небось уже вовсю сигнализируют?), драки безобразные при всем честном народе прямо на улице… и тэ дэ и тэ пэ…

ИТД и т.п. Связался черт с младенцем! Куда ты сунулся, Лешик, куда ты сунулся!

Если бы у меня хоть капля осталась от той сумасшедшей влюбленности, от той суицидальной влюбленности в моего законченного кретина! Но: «Все, Красилин. Достаточно. Я достаточно подушек проплакала. Без повода, с твоей точки зрения. Сегодня ты дал повод. По лицу меня до сих пор не били. Но я плакать не собираюсь. А ты собирайся… на выход с вещами! Все, Красилин, все! Какие могут быть еще разговоры?!». Якобы волевым усилием прекратила. Волевым усилием – когда себя насилуешь и поступаешь поперек. А ведь вдоль поступила. По течению. Несло, несло и вынесло. Такого всего налипло, пристало – пора в сухой док становиться на профилактику. Чувство проходит медленно, но верно и много ранее, чем осознаешь. А когда осознаешь, уже и не надо из себя раба выдавливать. По капле. Сам вытек, самопроизвольно. Непросто признаться, но хоть себе можно? Дай мне Красилин по физиономии три, ну еще два года назад – оправдала бы, а себя засудила: заслужила – носи! А тут никаких взбрыков. Просто повод лучше не надо. То, что он, в отличие от меня, не остывает – его проблемы. Пожалуйста, можешь хоть вечность «еще долго идти за каждым из нас», как ты выражаешься.