— Вы это занесли в протокол? — спросил Твердоступ.

— Да, — ответил врач.

— В чем дело, по-вашему, Матвей Петрович?

— Сомнения — не доказательство, Остап Павлович, — начал доктор. — Тем более, состояние трупа… Я считаю, что нужно провести дополнительно тщательную химическую и гистологическую экспертизу. Но в наших условиях это, к сожалению, невозможно.

— Вы, Матвей Петрович, предполагаете, что…

— Отравление.

— А вы, Анна Ивановна?

— Здесь у меня нет твердого мнения, хотя согласна, что гистологическую экспертизу провести совершенно необходимо. Это поможет установить более или менее точно время гибели Дзюбы. А также злополучного козла…

— Да, — кивнул Твердоступ, подумав: «Не получается, выходит, несчастного случая. Впрочем…» И Остап Павлович обратился к Матвею Петровичу: — А что-либо о характере отравления можно сказать?

— Об этом может с уверенностью говорить лишь химик.

— А все-таки… Как вы думаете?

— Характер яда — психотропный… действующий на нервную систему. Но не только на нее. Так сказать, яд с широким спектром действия. Обычно такими ядами являются растительные. Характерные признаки указывают на цикуту.

— Съел случайно что-нибудь? — спросил Твердоступ. Матвей Петрович пожал плечами.

— Что ж, — поднялся Твердоступ, а за ним и врачи. — Благодарю. Отправьте все, что нужно, в крайцентр.

Через несколько дней прилетел инспектор краевого управления внутренних дел Виктор Федорович Андронов. С собой он привез результаты гистологической и химической экспертиз. Предположение Матвея Петровича подтвердилось: до того как Дзюба попал в обвал, его отравили. Точнее, Дзюба выпил спирт, в который подмешали яд — цикутотоксин.

Виктор Федорович «подселился» к Остапу Павловичу. Они знали друг друга еще по тому времени, когда Виктор Федорович только начал после демобилизации свою работу в милиции участковым и был «соседом» Самсона Ивановича.

Чай пили в своей комнате, чтобы не мешать хозяйке, а главное, чтобы спокойно обсудить дело. Выводы экспертизы, подтвердившие догадку старого врача Матвея Петровича, многое меняли.

— С Крутовым беседовали? — спросил Остап Павлович.

— Сначала его надо найти, — улыбнулся Андронов.

— В бегах?

— Вроде нет. Он действительно десантник-пожарник.

И действительно торопился. Крутов был в тайге около двух недель. Вернувшись, в тот же день оформил отпуск и уехал с женой отдыхать. А вот куда — неизвестно. Говорили, будто отправятся — в ближний свет! — на Черное море. То ли в Сочи, то ли в Ялту. Писать не обещали. Некому. Ищем.

— Может быть, это ловкий ход? — вздохнул Твердоступ. Не нравилось ему, очень не нравилось, что люди отправляются в вояж за тысячи километров, не сказав, куда.

— Вы ведь, наверное, тоже время не теряли, Остап Павлович?

— Поговорили со многими… О Дзюбе. Ну и с теми, кто в последний месяц выезжал из Спаса. Ничего особенного. Но сам покойный был человек своеобразный. Мягко выражаясь. Такого типа не забудешь и через пятнадцать лет. Все греб и греб к себе. Так уж руки у него устроены. Но сейчас он мертв…

— Да, и умер он все-таки не от отравления. Он был еще жив, когда на него обрушился камнепад. Вот ведь в чем дело, Остап Павлович. Ранения, полученные Дзюбой, погубили его раньше цикуты. Я побывал перед отъездом у экспертов. Они назвали одно-единственное растение, которое содержит цикутотоксин, — вех. Он распространен по всей России. От Балтийского до Охотского моря.

— Таежники, бывает, долго сидят без еды, — как бы про себя рассуждал Твердоступ. — Однако если ты едешь по реке, можешь остановиться, чаю попить. В котомке найдены нетронутые сухари, копченое мясо. Отлично, Виктор Федорович… Выходит, Дзюба спешил. Очень. Гнал вовсю, чтобы успеть куда-то, к кому-то. Куда?..

— Может быть, и не к Радужному. Может быть, в Спас.

— Да… Но он был отравлен. Следовательно, есть отравитель. Почему Дзюба отравлен и кто его отравитель? А пока мы не знаем даже, зачем или почему он спешил.

— Я слышал, — заметил Андронов, — что вехом травились дети и туристы. По недоразумению. Один раз какая-то очень уж дотошная хозяйка обвиняла пастуха в том, что он, мол, нарочно загнал ее корову в болото, где вех растет. Но чтоб таежный человек наелся веха — не бывало.

— Может быть, не слышали потому, что люди просто-напросто пропадали в тайге?

— Это верно, — согласился Андронов. — Смерть от цикутотоксина наступает и через двадцать — тридцать минут, а случается, что и через несколько дней.

— Но признаки отравления появляются уже через пять — десять минут. Недаром вех зовут еще водяной бешеницей. И все же у нас очень мало фактов. Связь со Свечиным и Протопоповым завтра вечером. Возможно, у них есть новости… А пока я думаю продолжить изучение Дзюбы. В деталях восстановить его образ жизни, привычки, склонности, связи. Необходимо знать не только местных пассажиров вертолета, но и тех, кто в это время уходил в тайгу и где был. Непонятным остается, Виктор Федорович, одно немаловажное обстоятельство. Почему все это произошло у Радужного? Случайность? Или заранее обдуманные действия? Отравление, стрельба, обвал…

— Мне думается, Остап Павлович, преступник действовал по наитию. Плана заранее обдуманного у него не было. Отсюда и этот ералаш в поступках. Неопытный, импульсивный человек, он метался, пытаясь во что бы то ни стало скрыть следы.

— Может быть… Может быть… И все-таки почему именно у Радужного?

— Обычное место встречи, — заметил Виктор Федорович.

— Тогда следует предположить, что Дзюба был знаком со своим убийцей, хорошо знаком! И при чем тогда во всей этой истории козел, которого, надо полагать, убил Дзюба? Ведь экспертиза подтвердила, что корневщик мог убить животное. Их смерть, можно сказать, наступила одновременно. По крайней мере, произошла в один и тот же день.

— По-моему, Остап Павлович, надо ждать вестей от Свечина и Протопопова. Если у Дзюбы были еще корни, кроме тех, что остались в котомке, то будет ясен мотив убийства, отравления. Его ограбили. Но забрали не все, а только часть, чтоб запутать следствие.

Утром Виктор Федорович решил познакомиться и поговорить с родными погибшего. «Дзюбина хата» — так все и сам покойный называли крепостицу из бревен в обхват — была, не в пример другим домам, огражденным хилыми плетнями, обнесена дощатым забором. На калитке висела жестяная табличка с надписью масляной краской:

Рядом с калиткой проволочка — очевидно, к звонку. Андронов дернул. Раздалось бряцанье бубенца. В подворотне сердито фыркнула собака. Потом послышались легкие, будто невесомые, шаги. Прогремели один за другим какие-то запоры. Наконец дверь открылась.

— Совсем забыла, что хозяин помер. Законопатилась на все задвижки, — вместо приветствия пробормотала худенькая сутулая женщина.

— Вы жена Петро Тарасовича? — спросил Виктор Федорович.

— Вдова уже, — махнула рукой. — Хозяйка теперь, выходит.

— Разве вы раньше ею не были?

— Отмучилась…

Двор, открывшийся Андронову, был, что называется, вылизан. Видимо, каждая вещь имела свое, только ей предназначенное место. Лишь у калитки валялись дубовые засовы, только что брошенные хозяйкой.

В комнатах не ощущалось никакого беспорядка, какой бывает в доме внезапно и трагически погибшего человека. Лишь зеркало было завешено простыней. «Мебель-то вся добротная, дорогая, а вот как-то не смотрится — света ей не хватает здесь, что ли?» — отметил про себя Андронов.

От сутулости, верно, руки Авдотьи Кирилловны казались очень длинными, а ее привычка смотреть исподлобья, напряженно, будто угадывая мысли собеседника, словно гипнотизировала.

— Большое у вас хозяйство. Управитесь? Трудно будет.

— Трудно… — неопределенно проговорила Авдотья Кирилловна. — Известно. Две коровы, свиньи, овцы, куры, ульи, сад, огород… А работников всего… — И женщина вытянула крупные, узловатые руки с широкими, красными, припухшими пальцами.