С минуту они вновь рассматривали друг-друга с придыханьем. Олаф с лёгкой улыбкой двинул ремень винтовки – она легла поперёк его длинных, сильных рук. Ствол ППШ в резном кожухе угрожающе вздрогнул:
-Держать оружие так, чтобы я видел!
-Крегер, ты ещё не отошёл? Ты понимаешь, что я не убиваю своих? Да и ты не убъёшь меня – не забывайся, герр обер-ефрейтор! Ты сам предстанешь перед военно-полевым судом. А ты боишься суда, Крегер, очень боишься…
-Вперёд, под-д-донок! Не смей пререкаться со старшим!
-Хорошо, будет исполнено, герр обер-ефрейтор. Я выполню этот самый тупой приказ в вермахте. Но я обжалую его – даже через двое суток я сделаю это…
-Это ещё посмотрим, - на этот раз Крегер выпустил одиночный, переустановив селектор ППШ.
– Я сказал вперёд, не рассуждати-ти-ть, мразь! Не то я тебя обвиню в сговоре с врагом и точно пристрелю! Клянусь фюрером и рейхом…
Йорген повернулся спиной и взял винтовку наизготовку. Сделал он это нарочно медленно – для обер-ефрейтора и его воспалённого воображения. Затем он как бы нехотя изрёк:
-Смотри, Крегер, не потеряй меня и не потеряйся сам в этой русской глуши! А то ещё попадёшь к партизанам – они тебя точно внесут в список пропавших…
***
Выстрелы разнеслись по Алешино как гром средь ясного неба. В дерене уже давно не стреляли – с тех, как через неё летом 1941-го прошли маршеровые части, которые упражнялись в стрельбах по курам, петухам и собакам. С первыми же хлопками и очередями всё живое быстро затаилось в избах, горницах или сараях. Женщины принялись с криком загонять домой детишек, что, впрочем, было занятием почти бесполезным. Дети давно уже устремились на звуки стрельбы – в надежде увидеть войну и главное – собрать стреляные гильзы…
Староста Косницин, раздобревший от чарки самогона, сидел в хате своего кума, полицая Свиридова, когда вслед за тявканьем MG34 прогрохотала первая очередь ППШ. Свиридов едва не поперхнулся солёным огурцом. Косницин важно раздул щёки и с видом знатока поднёс палец к багровому носу:
-Па-а-арти-и-и-изаны, Тро-о-о-фимыч! А что-о-о-о я тебе говорил, на-а-амедни…
В следующий момент зелёная «попка» огурца выскочила из пасти Трофимыча и приземлилась в тарелку с квашенной капустой. Косницин мгновенно слился с полом. Затем украдкой, на локтях подполз к окну. Облокотившись на лавку, осторожно приподнялся и, стоя на четвереньках, отвернул занавеску. Откуда-то хлопнул выстрел – вновь прогремела очередь. Потом снова одиночный…
-О, бляха-муха! Герр староста… - медленно сползая на пол, промямлил Свиридов. – Это как же… партизаны, выходит?.. До нас пожал-л-овали? Из ППШ стрекочут – как на передовой? А одиночным – из мосинки! Знаем мы эту машинку по Гражданской, правда? Довелось воевать обоим – бля, врать не буду…
Полицай на карачках прополз к сундуку, окованному медным узором, где стояла его винтовка. Затем приполз к Косницину, волоча её за собой и пуская слюни:
-Сука какая-то, из моей – затвор… того-самое, вынула!
-Я тебе дам, сука! – ухватил его за грудки Косницин. – В моём доме сук нету, и отродясь не было! Только жена и детки! Поди, знать должон! Я тебе, твою мать…
-Захарыч, миленький… герр староста, не обижай!
Полицай, хлюпая носом, полез было обниматься, но – уронил винтовку на колени Косницина. Тот немедленно взвыл – дал тому в нос, что есть сил.
-Прости меня, кум, падла я есть…
Стрельба уже не грохотала целых пять минут. Потом ещё пять, потом – ещё десять. Они слушали своё дыхание и проникались тишинойСтрельба уже не грохотала целых пять минут. Потом ещё пять, потом – ещё десять. Они слушали своё дыхание и проникались тишиной. В этот момент их оглушил звон скрежет. Оба пластом бросились на дощатый пол, добела вытертый тряпкой и веником, истоптанный ногами. Но ничего, Бог смилостивился – прошумели лишь часы-ходики…
-Вот сука! – огрызнулся на них Косницин, выстаив короткую пего-русую бородёнку. – Как на фронте живём!
-Не говори, Захарыч, фронт всё ближе и ближе – скоро по селу пойдёт…
-А я те говорю – как на фронте живём, сука-а-а! – заревел от бессильной ярости Косницин.- Не пожрать, не посрать… Выпить, сука, как человеку не дают! Бля буду, при Советах лучше жилось! Нет, могли, конечно, в райцентре на активе пропесочить, по общественной достать… За наглядную агитацию – что на плакате у бабы титьки больше, чем у коровы… Ага, могли! Могли припомнить, что у Деникина служил… Хоть по мобилизации, но всё же – скрытый враг! Конешна-а-а, скрытый! Сукой, падлой буду, но при Советах – куда лучше жилось…
-Ага, так то он-но, конешна… Могли, как меня, в райотдел НКВД вызвать, пару оплеух дать – за недоносительство…
-А ты, сука, хер лохматый, чего мурло своё раззявил? – взорвался Косницин, будто ручную гранату бросили. – А тебе есть твой непосредственный начальник, учинённый над тобой германской властью… империей этой грёбанной, значит… И власть моя, власть моя… тьфу ты, пропасть, бля буду – исполняй мой приказ ты должон! Должон, я тебя спрашиваю?
-Ну, должон…
-Не нукай, ни мерина ведёшь! Вот я тебе культурно, по-немецки, приказываю: ком дранг… нах… как его там, еди его мать… шоссен рус партизан! Ферш-г-тейн?
-Я это самое – ферштейн, Трофимыч. Только это самое – боязно… Да и – кум я тебе или кто? А ну как – не вернуся?
В ответ на это Косницин пошарил у себя на заду – искал наган, выданный ему под расписку в районной полицейской управе. Не найдя – потянулся к столу, где было много посуды. Свиридов быстро скумекал, что к чему – сквозанул под стол.
В горницу торопливо впорхнула полнотелая Дарья, жена Демьяна.
-Батюшки святы, да у тебя кровь на лице, Демьян! - запричитала она, заглядывая под стол.– Кто это тебя так-то, а? Муженёк мой, прости господи?! Вот я тебя сщас ухватом, пьяница такой! Уже залил зенки, царь иудейский… Понтий Пилат проклятущий! Вот я тебе рога-то обломаю, изверг!