Дмитрий Гусаров искал своих героев. Искал прежде всего в собственном фронтовом опыте, а потом уже переносил их на страницы романа и повестей, очерков и рассказов. Кто как относится к повторяемости типов героев в прозе Гусарова, я же радуюсь этому, радуюсь, ибо вижу, как зреет характер во всей сложной, социально–нравственной, философской его наполненности.
От Лопахина в «Боевом призыве» к Орлиеву в «Цене человеку» и уже во всей законченности к комиссару Аристову прослеживается, к примеру, характер неумолимого вершителя, человека–идеи. Подобные люди, даже не понимающие своих явно идеалистических позиций, давно забыли, что любая идея существует ради людей, а не наоборот, эти герои боятся живых носителей своей же идеи, видя в них неизбежные отклонения от раз и навсегда затвержденных императивов. Они боятся самой жизни, ибо жизнь всегда богаче любых представлений о ней.
…А жизнь — это и боевые действия столь любимых писателем разведчиков и взрывников. Герои прозы Гусарова — как правило, носители естественной народной морали, которая геройство во имя народа считает самым нормальным поступком в жизни человека, потому как иначе и быть не могло, это все равно, что дышать воздухом. К таким я отношу Павла Кочетыгова из романа «Цена человеку», Лешу Кочерыгина из рассказа «Раненый ангел», и, наконец, любимого героя автора Васю Чуткина из романа–хроники «За чертой милосердия». «Без Васи Чуткина для меня нет похода Бригады, — признается Гусаров. — Через этот образ я хотел выразить мое представление о скромности истинного мужества и героизма».
Характер выдуманного ли Васи Чуткина, подлинного ли Ивана Соболева уходит в историческую глубь народной жизни. В те трагические эпохи, когда без осознания себя лишь в народе, без могучей соборности духа не устоять бы России как таковой. Вспоминается случай с поморскими рыбаками, спасшими Архангельск от шведского флота в начале Северной войны. Петр Великий, царь–европеец, велел наградить оставшегося в живых рыбака, а непосредственный архангелогородский начальник прежде всего наказал его за самовольный выход в море. Архангельскому воеводе было непонятно поведение Петра I. Окажись в море не Иван Рябов, а кто–либо другой, он также постарался бы завести неприятельские суда на мель прямо под огонь береговой батареи. И сделал бы он это не задумываясь, узнают о случившемся товарищи или нет. Ничего другого представить нельзя было. Это не геройство, а естественное поведение.
Таковы герои Дмитрия Гусарова — люди высшего нравственного порядка. Враги постарались оклеветать Андрея Лукича (роман «Боевой призыв»), никто долгие годы не знал о героическом поведении в бою Павла Кочетыгова (роман «Цена человеку»), уже в наши дни узнает от финна герой рассказа «Раненый ангел» об обстоятельствах гибели помкомвзвода Леши Кочерыгина, гибнет в безвестности молодой партизан из рассказа «Банка консервов», принимая последний бой один, вдали от своих, и уже не ради людской памяти сохраняет он честь и достоинство партизана, а в силу нравственной невозможности поступить иначе. На миру и смерть красна, а ты попробуй встреть ее так, как Вася Чуткин или весь взвод Бузулуцкова из романа «За чертой милосердия», о гибели которого узнали лишь в 1970 году.
Пожалуй, никем из военных прозаиков так подробно не исследовался герой, совершающий подвиг в безвестности, иногда даже имеющий возможность уклониться от боя не ради собственной жизни, а ради того, чтобы добраться до своих и развеять подозрения у сверхбдительных Куглиных, который «…никогда никому не верит и делает вид, что знает о каждом больше, чем тот знает о себе», но не уклоняющийся, уходящий заведомо в неясную пустоту. Разве что в одной из повестей Василия Быкова встречаем мы подобную ситуацию. Почему? Да потому, что сама особенность партизанской войны, когда бои в одиночку скорее правило, чем исключение, привела к тому, что именно писатель из бывших партизан обратился к исследованию такого типа героя, дотоле неизвестного в советской военной прозе. Надо не забыть, что такой герой был выведен писателем в первом же его рассказе «Два случая одной жизни», написанном в 1945 году и тогда же принятом к опубликованию в альманахе «Уральский современник».
Писатель нашел свою точку приложения в военной теме. А может, тема сама нашла его и сделала писателем. Не случайно в рассказе «Раненый ангел» писатель вспоминает: «Я уже понимал, что происходит со мной, но ничего не мог с этим поделать. Вот уже тридцать лет каждое необычное переживание обязательно возвращает меня к годам войны. Достаточно малейшего толчка, и сознание непроизвольно ищет схожести и подобия в прошлом, память тут же оживляет их — и я живу уже как бы в двух временных пластах. Такова уж, видно, особенность моего поколения, взрослыми мы стали на войне».
«…Два временных пласта» — как знакомо это нашей литературе — «Берег» Ю. Бондарева, «Годы без войны» А. Ананьева, «Цена человеку» Д. Гусарова… Вроде бы не о войне этот второй по времени написания роман карельского прозаика. «Цена человеку — дела его» — эти горьковские слова, отнесенные к роману, становятся как бы ключом произведения, показывающего человека и его дела в мирное послевоенное время. А как много в романе связано с войной. «Цена человеку» разделена на четыре части, и в них вклиниваются четыре же рассказа о войне. Повествование о людях и делах карельского леспромхоза прерывается эпизодами партизанского прошлого этого края, партизанского прошлого его главных героев. Временные пласты единятся неразрывной связью поисков правды в человеке, о человеке. Поведением на войне поверяются его герои, поведение, сколь бы героическим оно ни было, не дает индульгенций на будущее, скорее дает чувство высшей ответственности за свои дела, готовность идти в бой не ради славы, ради жизни на земле. Писатель вышел на своего героя, на свою тему…
…Вдруг «Три повести из жизни Петра Анохина». Своеобразное повествование историко–революционного жанра о жизни и деятельности большевика–ленинца Петра Анохина. Что это? Может, мне показались и приверженность писателя к партизанской теме, и его стремление к истине, лишь увиденной, пережитой им самим. Говорю — художник силен прежде всего в художественно–документальной прозе о войне. А писатель тем временем пишет роман чисто художественный о карельских лесозаготовителях, затем повествование о революционере. Конечно, тем и интересен писатель, что его не уложишь в самую распрекрасную схему. И все же, все же…
Именно «Трех повестей из жизни Петра Анохина» недоставало Дмитрию Гусарову, чтобы прийти к своей вершине — роману «За чертой милосердия».
Ему необходимо было обрести умение не только свидетельствовать об увиденном, пережитом, наболевшем, но и отстраненно анализировать документы, видеть общую стратегическую картину событий, частную жизнь любого из участников этих событий. В работе над книгой об Анохине Дмитрий Гусаров учился максимально строгому отбору материала, учился «обобщению, основанному на документализме».
Не всегда правда времени соответствует правде героя, а писатель–историк обязан отчетливо это помнить, чтобы с высоты нынешних лет не приписать своему герою заведомо верные слова, которые в тот период данный герой никак сказать не мог, не оправдывать те или иные его действия нынешним пониманием истины. Писатель должен оставаться в описываемом времени и вместе со своим героем мучительно продираться к истине.
Конечно, романтически настроенного подростка из захолустного Петрозаводска легче было вовлечь в эсеровские вооруженные акции, чем в многотерпеливую пропагандистскую, кажущуюся «занудной» работу социал–демократов. Одним махом семерых побивахом. Вот и идет Петя Анохин, решая сразу все проблемы мировой справедливости, с ножом на полицейского провокатора. Прошли годы тюрем, каторги, ссылки, прежде чем из юношески наивного мстителя вырос зрелый, убежденный большевик. Человек, взявший на себя всю полноту ответственности за установление Советской власти в Карелии. Оборвалась жизнь Анохина внезапно, уже на Дальнем Востоке, где оп был одним из руководителей ДРВ. В случайной стычке с бандитами он был убит.