Своеобразно построение книги об Анохине. Дмитрий Гусаров выбрал три момента из жизни революционера. Три момента, объясняющие всю его жизнь. Первая повесть — миг рождения революционера. Покушение на сыщика и события, последовавшие за ним.
Вторая повесть — вершина всей жизни Анохина, его наивысший творческий подъем, когда на посту председателя Олонецкого губисполкома, оторванный от всякой связи с центром, не имея ни времени, ни возможности согласовать свои действия с Петроградом или Москвой, он сам политическим чутьем опытного революционера определял дальнейшие шаги революции здесь, на Севере.
В третьей повести самого Анохина уже нет, идет следствие по его гибели. Вместе с обстоятельствами смерти героя прорисовывается вся сложность работы на посту руководителя в этой буферной, временной республике.
Сотни прочитанных документов, многодневная кропотливая работа в архивах Читы и Петрозаводска помогли автору понять своего героя, увидеть его глазами современников, друзей и врагов. С ощущением полной достоверности Дмитрий Гусаров заполнял недостающие звенья в жизни Петра Анохина, которые невозможно проверить никакими документами. Самый дотошный историк, прочтя эту книгу, не упрекнет писателя, что так не могло быть. Это не значит, что так и было. Вымысел всегда остается вымыслом. Но исторически так могло произойти.
Работа над книгой о Петре Анохине окончательно утвердила представление Дмитрия Гусарова о военной прозе. О том, как ее надо писать. Он вобрал в себя все понятие того, что война — это такое важное событие в жизни народа, которое прежде всего требует от писателя реального факта. Даже, если герои вымышлены, даты изменены, реальная, достоверная основа событий, переживаний, чувств делает реальными и самих вымышленных героев. Писатель возвращается к «главной книге», задуманной еще в самом начале литературной деятельности. К роману о походе партизанской бригады Григорьева по финским тылам. Гусаров не был участником этого самого крупного на Севере партизанского рейда в годы войны. Когда он с пятьюдесятью уральскими комсомольцами приехал в Карелию, в партизанском отряде «Боевые друзья», куда его зачислили, после григорьевского рейда оставалось в живых лишь около двадцати партизан. Рассказанное ими настолько поразило Дмитрия Гусарова, что никакие походы, в которых уже участвовал сам, не заслонили от него величие и трагедию григорьевского. Предчувствуя свой роман «За чертой милосердия», он подбирается к событиям рейда в романах «Боевой призыв», «Цена человеку». С тем, чтобы, когда придет время, взяться за роман, характеры главных его героев, композиция сюжета были выношены в их окончательной зрелой форме. Писатель боялся себе признаться, что в ранних произведениях он как бы репетировал события, проходившие в том знаменитом рейде. И все же вначале был задуман роман о бригаде Григорьева художественный, со своим сюжетом, своими литературными героями. Нужен был опыт книги об Анохине, нужны были первые художественно–документальные книги о войне Д. Гранина, К. Симонова, чтобы окончательно понять — правда этого похода требуется читателю больше, чем самое хорошее правдоподобие. «Я чувствовал себя обязанным воздать должное не придуманным, а реальным бойцам и командирам. Мне хотелось, чтобы память об этих людях осталась где–то запечатленной. И я решил писать документальный роман», — вспоминает Дмитрий Гусаров.
Работа над ним началась в 1969 году. Затем семь долгих лет поисков живых участников похода, документов партизанского движения, свидетельств фронтовой печати. В романе «За чертой милосердия» писатель использует перехваченные радиограммы, боевые донесения и, что немаловажно, свидетельства о походе финской стороны. Значение финской документации оказалось даже больше, чем предполагал автор. О пользе похода немало спорили до самого последнего времени. Невыполнимость задач, поставленных перед комадованием бригады, гибель большей части его участников, трудности со снабжением партизан продовольствием заставили усомниться в пользе столь крупных рейдов по лесам Карелии уже сразу после окончания похода. Он был на Севере первым и единственным. Только сегодня мы узнаем, благодаря финским источникам, что Маннергейм лично следил за развитием операции по уничтожению партизанского соединения, ежедневно требовал докладов по этому вопросу, что общая численность соединений, брошенных на разгром бригады в шестьсот человек, составляла более трех тысяч опытных финских егерей. Значит, эти тысячи финнов не пошли под Ленинград, где в 1942 году было самое тяжелое положение. Финны подтвердили — поход не был напрасен.
Кроме документов и записей бесед с участниками похода, у Дмитрия Гусарова было личное право на описание григорьевского рейда. Право участника двенадцати походов в примерно схожих условиях, причем два из них было тоже длительных, летних. Немало ситуаций знакомо писателю по собственному опыту.
И самое главное — знание психологии людей в таких рейдах, знание того, во что они верили, о чем думали в те дни и месяцы, когда они уходили кто надолго, а кто навсегда «за черту милосердия».
Документальный роман — есть в этом жанре своя опасность.
Не так легко подчинить законам художественного развития сухую строчку документа, не отклоняясь от точности факта. На основе рассказов, описаний, радиограмм рождались образы командира бригады И. Григорьева, погибшего во время рейда, начальника штаба, бывшего пограничника Д. Колесника, комиссара бригады И. Аристова. За каждым из героев вставала его невыдуманная биография, но лишь выстроив общую нравственную концепцию романа, Гусаров сумел понять место каждого из героев в нем. Каждый день похода, начиная с выхода из поселка Сегежа бригады в количестве 650 человек и до возвращения через 57 суток ста двадцати истощенных партизан, проиллюстрирован документами. Вроде бы иные из рассказов свидетелей и участников боев не вписываются в основную линию романа, которая определяется все же главными интересами бригады, но образ соединения, коллективный портрет его становится достоверным именно тогда, когда он строится на основе реальных эпизодов, рассказанных Иваном Соболевым, Анной Балдиной… Каждый из эпизодов несет свой нравственный заряд, духовность, идущая от них, та же самая, что и духовность воинов поля Куликова, Бородинского поля или же Прохоровского поля, на котором состоялось крупнейшее за всю войну танковое сражение, завершившееся победой советских войск. Один побеждает в никому не известном эпизоде, другой на поле, ставшем историческим. Но кто из них более герой, кто больше внес в победу? И большие и малые победы в равной мере определяли и определяют победу народа.
…Первые удачные бои отряда, чувство растерянности перед надвигающимся голодом, борьба с финнами за каждый сброшенный с самолета мешок с продовольствием, бои в окружении и, наконец, прорыв через линию фронта — весь ряд событий показан убедительно, достоверно, с той значимостью, которая диктуется не масштабами боевых операций, а истинностью человеческих судеб. Не стали одномерными его невыдуманные герои. Читатель видит сложность во взаимоотношениях между командиром бригады и комиссаром, видит и единство их перед ответственными операциями. Он видит суровую правду войны в боях, прорывах, тяжелом отступлении, когда приходилось поступать безжалостно даже со своими ранеными. «Кто не мог бежать и падал со стоном в мокрый и холодный мох, тот уже ни на что не рассчитывал, перемогал первую острую боль и с безнадежной тоской гнал от себя сандружинницу: зачем погибать и ей… И каждый, ожидая рассвета, решал свою судьбу по–своему…»
Суров и неслучаен заголовок романа «За чертой милосердия». Кто определит границы нравственного поведения на войне, когда встает дилемма — как быть, что делать с десятками тяжелораненых, если нужно прорываться из окружения, чтобы не погибла вся бригада? Кто определит, где кончаются границы воздействия приказа и вступает в силу даже перед лицом смерти закон человеческой совести? Все человеческие принципы, все его мечты и идеалы проверяются в этих схватках на излом, на разрыв. Что, кроме совести патриота, определяет поведение партизан в окружении, когда временами дисциплины приказа нет, потому что некому его отдавать?