Голубая чаша Кумского (Неаполитанского) залива обращена к западу. Ее северный край выдвинут еще далее на запад, как бы притягиваемый к себе островом Исчия. На востоке, если стоять на виду острова, в Мизенуме, — Везувий, возвышающийся почти на семь стадий над морем. А прямо, на той стороне залива, город Геркуланум, а еще дальше — Помпеи и Стабии. Южный выступ залива отделен от острова Капреи неширокой полосой воды.

От Мизенума до Везувия почти семьдесят стадий. Отсюда хорошо видна конусообразная гора, окрашенная в серо-голубой цвет.

В августовский день семьдесят девятого года нашей эры Везувий был особенно красив. Его точно нарисовали прилежные художники на огромном ярко-синем холсте. Чистота воздуха была необыкновенной.

Командующий римской эскадрой, бросившей якоря в Мизенуме, тучный Гай Секунд Плиний принимал ванну. Способный грек по имени Архелай записывал мысли флотоводца и ученого. Но по воле богов этот сегодняшний диктант не вошел в его знаменитую «Естественную историю», в которой заключены чуть ли не два десятка тысяч выписок из ученых трудов почти пятисот авторов. Плиний Младший свидетельствует: «…у него был острый ум, невероятная усидчивость, редкая способность бодрствовать». И еще: «Он ничего не читал без выписок и любил говорить, что нет такой плохой книги, которая в чем-нибудь не оказалась бы полезной».

Итак, ученый не терял зря ни единой минуты. Он отдыхал только во время сна. И это тоже было временем отдыха писца Архелая. Все, что видел достопримечательного, все, что могло заинтересовать современников и потомков, все, что удивляло воображение, Плиний заносил в свою книгу.

И когда его племянник Гай Плиний Цецилий Секунд (в отличие от дяди — Плиний Младший) потревожил командующего эскадрой, Плиний Старший нахмурил брови. Ему было пятьдесят шесть, морщины покрывали лицо густой сеткой, однако энергией и выдержкой мог потягаться со своим племянником, которому всего семнадцать.

— Дядя, — сказал племянник, служивший младшим офицером в эскадре.

— Что тебе? — недовольно проворчал дядя.

— Мама говорит, что Везувий ведет себя странно…

— Гора, что ли?

— Она самая.

— Что значит «ведет себя странно»? — удивился Плиний Старший. — Она пустилась в пляс, что ли?

— Может статься, и так…

Плиний Старший приподнялся, удивленно взглянул на писца:

— Что это значит, Архелай?

— Может, то самое, что и семнадцать лет назад? — ответил писец.

— Ты хочешь сказать?.. Впрочем, что там стряслось?

Племянник сообщил, что его мать встревожена: из Везувия валит дым. Валит столбом. То белый, то бурый. И он доходит до неба. А наверху разветвляется наподобие раскидистого дерева.

Плиний Старший всполошился:

— Скорее полотенце! Дайте мне одежду! Это вулкан заговорил…

Вскоре он стоял на берегу. Перед ним расстилалась гладь залива. Вдали красовался Везувий, особенно привлекательный сегодня: из него действительно валил дым, поднимался высоко-высоко и там, под синим куполом, распускался пышным белолепестковым букетом. Земля колебалась не более обычного, и это здесь случалось довольно часто. Море было спокойно. Все дышало спокойствием, один лишь Везувий пофыркивал, словно горячий конь, и белый дым особенно украшал летний пейзаж.

— Семнадцать лет назад, — сказал Плиний Старший, — он погорячился. Геркуланум был наполовину разрушен. Меня в то время не было здесь, я был в Галлии. Увидеть вулкан собственными глазами — большая редкость. Пиши, — обратился он к писцу. — Не ленись.

— И долго он будет так? — спросил племянник.

— Этого никто не знает. Пиши, Архелай: двадцать третьего августа в час пополудни я увидел дымящуюся гору… Казалось, от нее шел пар. Но это был дым, ибо время от времени он становился бурым, как если бы в очаг подбросили сырых поленьев. Легкое шипение доносится в Мизенум. Я отдал приказ снарядить шуструю либурнику, чтобы направиться поближе к вулкану. Ибо виденного глазами ничто не заменит, особенно если разглядываешь с близкого расстояния.

— Как?! — воскликнул племянник. — Ты собираешься туда?

— А куда же еще? Только туда!

— Сейчас, дядя, наверняка все бегут оттуда, а ты торопишься туда?

— Выходит, так. Ты тоже поплывешь или останешься доканчивать сочинение?

— Если можно, я останусь с мамой.

— Оставайся.

В это время командующему подали записку. В ней излагалась просьба о помощи. Пришла она от тех, кто жил недалеко от Везувия, — из Стабий.

Плиний Старший немедленно отменил свое распоряжение о либурнике и приказал снарядить пять кораблей-квадрирем, чтобы вывезти из Стабии побольше людей. В нем заговорил уже воин — настоящий герой…

Корабли пересекали залив. Командующий стоял на носу головного корабля. Он подбодрял рулевого:

— Вперед! Только вперед! Ведь такое случается в жизни раз.

По левую руку от него находился Архелай. Ему, говоря откровенно, было страшновато: по морю начинали ходить волны — сначала маленькие, но с каждой минутой все большие. И вместе с волнами рождался некий гул, гул морской пучины, подобно дыму, возносящийся к самому небу.

— Беда, — прошептал Архелай, — может, повернуть назад?

— Это еще почему? Разве не интересно тебе взглянуть на это огнедышащее существо? Посмотреть ему в глаза и запомнить на всю жизнь. Только вперед! Эй, рулевой, право руля! Правь на Стабии!

Писец широко раскрыл глаза: то ли от любопытства, то ли от испуга. Плиний точно определил — от испуга. И, положив ему на плечо тяжелую руку, продолжал диктовать:

— По мере приближения к Стабиям дым над Везувием становился бурым, его снизу кто-то словно бы освещает ярким пламенем. Можно подумать, что дым валит из огромной печи, в которой нестерпимый огонь…

— Вот! — вскричал писец. — Я поймал его.

На его ладони лежал матово-черный пепел. Словно лепесток черной розы — неясный, легкий, слегка колеблемый воздухом.

— Да, пепел, — подтвердил Плиний. — А вот и еще…

Немного спустя квадриремы шли сквозь пепельный дождь. Они могли потерять друг друга из виду, ибо начинало смеркаться по вине этого самого пепельного ливня.

— Курс на Стабии! Маяк по левому борту!

Рулевой передал приказ на корабли, шедшие кильватерной колонной.

Плиний Старший с большим интересом рассматривал приближающийся берег сквозь пелену сплошного — или почти сплошного — пепла. Море заметно изменилось: по нему пошли хмурые волны. А над конусом Везувия загорелся настоящий огонь, как в хорошей греческой пекарне. Огромные языки пламени, казалось, силились взметнуться до самого солнца. Но пока для этого, как видно, им недоставало силы: И гул тоже стал явственней — такой четкий, предупреждающий гул, исходящий из недр земли.

— Ты когда-нибудь слышал что-либо подобное, Архелай?

Писец ответствовал:

— Нет.

— Так запиши же! А на берегу видишь людей?

— Они куда-то бегут. Им, должно быть, страшно.

— Запомни и это! — И командующий продолжал диктовать: — Люди метались. Их было плохо видно сквозь пепельную мглу, но все же видно. Лица их выражали ужас… Они почему-то смотрят наверх… Ах, да! Это падали небольшие осколки пемзы… Они горячие. Один из них у меня в руке. Он легок, красив на вид, едва ли может причинить вред — в худшем случае жди небольшой царапины… Мы подвигаемся вперед осторожно, солнце скрылось, оно все реже появляется из-за плотной завесы. Потом снова скрывается…

Командующий скашивает глаза на писца. Тот явно скис. Наверное, поджилки у него трясутся, и Плиний решает подбодрить его:

— Послушай, землетрясение — бедствие. Согласен? И я так думаю. В таком случае, это бедствие надо знать. Досконально. Надо изучить его. Описать его. Знать начало его и конец. Это опасно? Думаю, что да. Я убоюсь, ты убоишься, Архелай… Кто же будет описывать? Кто же людям поможет? Кто расскажет обо всем правдиво? Вот я и полагаю: надо идти навстречу грозному огню, постоять рядом с ним и понять, кто он и что он. И только так! Ну, посмотри на меня: не бойся! Видишь? Я совсем не боюсь…