Во сне летал… И наяву
Летал. Парил Икар,
Роняя крылья на траву
Трефовой тенью карт.
Топографический чертеж
Коробился сквозь пар.
Был на игрушечный похож
Артиллерийский парк.
Но карты боя точный ромб
Подсчитывал масштаб,
Пуская вкось пилюли бомб
На черепичный штаб.
Во сне летал… А наяву
Со старта рвал любой
Рекорд, исколесив траву,
Торпедо-китобой.
Оса летала за осой,
Слыла за розу ось —
И падал навзничь сад косой
Под солнцем вкривь и вкось.
Летело солнце – детский мяч.
Звенел мотор струной.
И время брил безумный матч
Над взмыленной страной.
1923
Румфронт
Мы выпили четыре кварты.
Велась нечистая игра.
Ночь передергивала карты
В палатке мокрой у костра.
Ночь кукурузу крыла крапом,
И крыли бубны батарей
Колоду беглых молний. С храпом
Грыз удила обоз. Бодрей,
По барабану, в перебранку,
Перебегая на брезент
Палатки, дождь завел шарманку
Назло и в пику всей грозе,
Грозя блистательным потопом
Неподготовленным окопам.
Ночь передергивала слухи
И, перепутав провода,
Лгала вовсю. Мы были глухи
К ударам грома. И вода
Разбитым зеркалом лежала
Вокруг и бегло отражала
Мошенническую игру.
Гром ударял консервной банкой
По банку! Не везло…
И грусть
Следила вскользь за перебранкой
Двух уличенных королей,
Двух шулеров в палатке тесной,
Двух жульнических батарей,
Одной земной, другой небесной.
1923
«Все спокойно на Шипке…»
Все спокойно на Шипке.
Все забыты ошибки,
Не в атаку в штыки,
Не на Плевну решительным штурмом,
Не по стынущим струям реки,
Не в арктических льдах обезумевший штурман, —
Ветеран роковой,
Опаленную пулею грудь я
Подпираю пустым рукавом,
Как костыль колеса подпирает хромое орудье.
Щиплет корпий зима,
Марлей туго бульвар забинтован.
Помнишь, вьюга лепила, и ты мне сказала сама,
Что под пули идти за случайное счастье готов он.
Не щетиной в штыки,
Не на Плевну отчаянным штурмом,
Не по стынущим струям реки,
Не в арктических льдах обезумевший штурман, —
Ветеран роковой,
Самозванец-герой. Изваянье.
И Георгий болтается нищей Полярной звездой
На пустом рукаве переулка того же названья.
1923
Отрывки
•
Труба катка и в этот год
На Патриарших, как и в тот,
Державно правит общим креном.
Норвежки режут. Лед косой
По чуть изогнутым коленям
Летит свистящей полосой.
Сверкают елочные звезды,
Хрустит, ломаясь, луч звезды,
И возится нарзаном воздух
Над полем гоночной езды.
Ну что ж: на то и зимы нам
Даны, чтоб поделили со’ льдом
Мы «Гугеноты» Зимина
И «Рогоносца» Мейерхольда.
Иль в крайнем случае кино.
Иной забавы не дано.
•
…И вот Москва сплошная рана.
Иду. Еще серо́ и рано.
Бульвар. Он забинтован весь,
Как возвращающиеся с Шипки.
Весь в марле. Весь в крови. И здесь
За мной бредут мои ошибки
По розовеющим снегам.
Вот перекресток. Мимо. Рана.
Афиша. Мимо. Рана. Храм,
Где Пушкин… Мимо, мимо! Рана.
Здесь в ресторане… Рана… Там
Дом на Никитской. Рана. Мимо!
Мимозы на стекле. И дым.
И розы на щеках любимой.
И Тимирязев… Рана!.. Мимо!
Лихач и белый столб над ним!
1923
Каток
Готов! Навылет! Сорок жа́ра!
Волненье. Глупые вопросы.
Я так и знал, любовь отыщется,
Заявится на Рождестве.
Из собственного портсигара
Ворую ночью папиросы,
Боюсь окна и спички-сыщицы,
Боюсь попасться в воровстве.
Я так и знал, что жизнь нарежется,
Когда-нибудь и на кого-нибудь.
Я так и знал, что косы – косами,
А камень ляжет в должный срок.
– За мной! В атаку, конькобежцы!
Раскраивайте звезды по небу,
Пускай норвежками раскосыми
Исполосован в свист каток.
Несется каруселью обморок,
И центр меняется в лице.
Над Чистыми и Патриаршими
Фаланги шарфов взяты в плен.
– Позвольте. Я возьму вас об руку.
– Ура! Мы в огненном кольце.
– Громите фланг! Воруйте маршами
Без исключенья всех Елен.
1923
Ссора
Затвор-заслонка, пальцы пачкай.
Пожар и сажа вечно снись им.
Мы разрядили печку пачкой
Прочитанных любовных писем.
Огонь! Прицел и трубка сорок.
Труба коленом – батарея.
В разрывах пороха и сора
Мы ссорились, но не старели.
Мы ссорились, пока по трупам
Конвертов фейерверкер бегал,
Крича по книжке грубым трубам:
– Картечью! Два патрона беглых!
Пустые гильзы рвали горло,
Пустел как жизнь зарядный ящик,
И крыли пламенные жерла
Картечью карточек горящих.
1923
Известь
1.
Бывает такой непомерный убыток,
Что слово становится слепо,
И стужею слово как птица убито,
И падает слету. Как слепок.
История делает славу наощупь,
Столетьями пробуя сплавы,
Покуда не выведет толпы на площадь
К отлитому цоколю славы.
Так техник, сосуды машины пощупав,
Пускает в артерии камер
Энергию мыслей, вещей и поступков
И слов, превращаемых в мрамор.
2.
Жестокую стужу костры сторожили,
Но падала температура
На градус в минуту, сползая по жиле
Стеклянной руки реомюра.
Бульвар, пораженный до центра морозом
Деревьев артерьями, синий,
Уже не бисквитом хрустел, а склерозом,
На известь меняющим иней.
И землю морозом сковав и опутав,
Хирурги хрустальной посуды
Выкачивать начали кровь из сосудов,
Чтоб стужей наполнить сосуды.
И вынули сердце, как слизистый слепок,
И пулю, засевшую слепо,
И мозг, где орехом извилины слиты, —
Поступков и совести слепок.
3.
Я видел Ходынкой черневшую площадь
И угол портала уступом,
И ночь с перекошенным глазом. Как лошадь,
В толпу напиравшую крупом.
Кобыла, под мерзлым седлом оседая,