Низко кланяясь и бормоча слова благодарности, Леончино, пятясь, вышел за порог и тихо затворил за собой дверь.

Дождавшись, когда чесальщик, выйдет из комнаты, Сальвестро подсел к Скали и похлопал его по колену.

— Ты прав, Джорджо, — сказал он, — ничего пока не случилось. Но недаром ведь говорят: береженого бог бережет. Ты знаешь мои планы, от тебя, слава богу, я ничего не скрываю. Ты знаешь, я мечтаю о сильном, справедливом государстве. И во главе его будешь ты. Молчи, это не я решил, это решили все. Тебе мы вверяем, вверяем без страха и сомнения свои судьбы, судьбу коммуны. Когда мы сокрушим всевластие партии, а я верю, что день этот близок, очень близок, когда мы изгоним из наших стен стаю этих хищных волков, у кормила станешь ты и твердой рукой поведешь нашу ладью к обетованным берегам мира и благополучия.

— Amen! — торжественно проговорил Скали.

Цветистая речь Медичи приятно щекотала его самолюбие и поднимала в собственных глазах. Сейчас он искренне считал, что во всей Флоренции не найдется человека, более его достойного возглавить коммуну. Сознание своей важности рождало в нем желание быть снисходительным и благосклонным к окружающим.

— Ты так превозносишь мои достоинства, — сказал он, — право же… слишком. И забываешь о своих собственных. А ведь что мы все без твоих мудрых советов?

— Ты прав в одном, — улыбнувшись про себя, ответил Сальвестро. — Я действительно всей душой болею за наше общее дело. Поэтому я и позвал тебя. Видишь ли, Джорджо, наш неверный ворон улетел и не вернулся.

— Ворон? — опешив, переспросил Джорджо. — Какой ворон?

— Ринальдо Арсоли, наш молодой нотариус, — ответил Сальвестро и в нескольких словах рассказал Скали о том, что видел из окна дворца подеста. — С той минуты его нигде не могут найти, — закончил он.

— Боже мой! — вскакивая с кресла, воскликнул Скали. — А если он о чем-нибудь пронюхал и…

— …и рассказал этому ничтожеству Кастильонкьо, — подхватил Сальвестро, — или самому Николайо Альбицци…

— Синьор Альбицци, — приоткрывая дверь, шепотом возвестил сер Доменико. — Пусть подождет или…

Услышав имя Альбицци, Скали посерел и снова плюхнулся в кресло. Сальвестро расхохотался в душе, хотя внешне остался таким же спокойно-доброжелательным, как всегда.

— Зови, конечно! — громко отозвался он.

В следующую минуту дверь распахнулась, и на пороге появился Алессандро Альбицци, одетый не менее роскошно, нежели Скали, однако с большим вкусом и изяществом.

— Ах, синьор Алессандро, — воскликнул Сальвестро, направляясь навстречу гостю и дружески обнимая его за плечи, — вы представить себе не можете, как я рад, что вы откликнулись на мое приглашение!

— Я почел долгом… — проговорил Альбицци.

— Помилосердствуйте, какой может быть долг? — Сальвестро изобразил на лице самую искреннюю обиду. — Одолжение! Одолжение с вашей стороны. Кстати, вы, по-моему, незнакомы? Позвольте, в таком случае, представить вам моего лучшего… я чуть было не сказал — и единственного друга, синьора Джорджо Скали.

Скали и синьор Алессандро обменялись церемонными поклонами.

— Между прочим, синьор Алессандро, — продолжал Сальвестро, — перед тем как вам войти, мы с Джорджо как раз говорили о вашем племяннике.

— Что с ним такое?

Сальвестро замялся.

— Как вам сказать… — пробормотал он и во второй раз, только теперь уже подробнее, принялся рассказывать о том, что успел увидеть из окна дворца подеста.

— Так вы подозреваете… — проговорил синьор Алессандро, выслушав рассказ Сальвестро. — Но этого не может быть! Я голову могу дать на отсечение…

Сальвестро развел руками.

— Увы, — с печалью в голосе сказал он, — если бы я не видел всего этого собственными глазами!..

— Нет, нет, это невозможно! — взволнованно проговорил Альбицци. — Я понимаю, я рекомендовал мальчика, мне и отвечать за него…

— Что вы, синьор Алессандро, в наше-то время? — со смехом воскликнул Сальвестро. — Да у нас теперь за безусым отроком, у которого молоко на губах не обсохло, и то не углядишь.

— Но Ринальдо не может предать нас партии, — все больше горячась, возразил Альбицци. — Он ненавидит партию, она отняла у него отца, состояние, дом, все! Правда, долгая жизнь в Париже притупила эту ненависть, но она осталась. И ничто никогда не вытравит ее из его сердца. Потому-то, узнав о ваших благородных намерениях, я и рекомендовал его вам в помощники…

— Да успокойтесь вы, бога ради, — проговорил Сальвестро, — ни у кого из нас нет и тени сомнения в вашей искренности, не так ли, Джорджо?

— Конечно, — важно сказал Скали.

— Но Ринальдо исчез, его нигде не могут найти. А если вспомнить, что в последний раз его видели в обществе этого авантюриста Панцано, от которого всего можно ожидать, то наше беспокойство вполне объяснимо.

— Тут вы правы, — сказал Альбицци. — И я рад, что отказал ему от дома.

— Перед вашим приходом, синьор Алессандро, — продолжал Сальвестро, сделав вид, что не обратил внимания на замечание Альбицци, — мы решили кое-что предпринять, чтобы потом не говорили, будто мы, граждане, известные всему городу, сидели сложа руки, глядя, как нашего нотариуса увозят неизвестно куда. По-моему, Джорджо собрался даже пойти и навести справки.

— Да, да, синьор Алессандро, — растерянно пробормотал Скали, у которого до этой минуты и в мыслях не было мчаться куда-то на поиски пропавшего юноши, — можете быть совершенно спокойны, я сделаю все, что можно. С моими знакомствами и с моим влиянием, вы понимаете…

— Бесценный человек, — проговорил Сальвестро, когда Скали, раскланявшись, удалился. — Главное его достоинство в том, что его легко убедить в чем угодно. Лучшего претендента на должность гонфалоньера справедливости, пожалуй, и не найти.

Альбицци бросил на Медичи быстрый взгляд и тотчас отвел глаза, но, как ни быстр был этот взгляд, Сальвестро перехватил его.

— Ах, синьор Алессандро, — с легкой укоризной проговорил он, покачав головой, — когда же вы поверите в мою искренность так же, как я поверил в вашу? Конечно, я слышал и раньше о вашей размолвке с семьей, но вот я повидался с вами, и мне открылось все благородство и — не побоюсь громкого слова — величие вашего решения. Вот человек, сказал я себе, пришедший из враждебного стана. Его отец, вся его семья с детства воспитывали его в ненависти к роду Медичи. Всю жизнь ему внушали, что роду Альбицци самим богом предназначено править флорентийцами, что воля и желание рода Альбицци выше древних законов коммуны. И что же? Сейчас, когда, казалось бы, Альбицци ближе всего к заветной цели, когда устрашенная Флоренция трепещет под властной десницей беспощадного Николайо Альбицци… простите, что я так говорю о вашем отце, но так говорят все… так вот, в этот момент надежда семьи вдруг порывает с отцом, оставляет стан притеснителей, чтобы стать на сторону бесправных и притесняемых. Что же двигало им в сем отчаянном поступке? — спрашивал я себя и не находил ответа.

— Любовь, — тихо проговорил Альбицци.

— Вот! — с жаром подхватил Сальвестро. — Вот слово, вернее которого не сыскать. Любовь к отечеству своему, истинно государственная забота о процветании и приумножении могущества Флоренции, истинно христианская любовь к малым сим, к народу нашему.

Как и все, кого Медичи опутывал сетями своего красноречия, Альбицци не устоял. Исподволь, незаметно для себя он против воли, может быть, стал смотреть на все вокруг и на свою собственную персону так, как этого хотелось Сальвестро. Нет, он не отказался от своих честолюбивых замыслов, толкнувших его на отчаянный шаг — разрыв с семьей, однако тога бескорыстного ратоборца за благо народа, того мелкого люда, которого на самом деле он ненавидел и боялся, тога, подброшенная ему Сальвестро, показалась ему столь привлекательной, настолько отвечала тщеславной жилке, постоянно бившейся в его душе, что он не удержался и напялил ее на себя, тотчас превратившись как бы в другого человека, именно такого, какой нужен был в данную минуту Сальвестро Медичи.